Великий Тёс - Олег Слободчиков

Его казаки успели получить батогов и попасть в тюрьму Сибирского приказа. Колесниковским людям досталось не меньше. Но от этого сыну боярскому не полегчало. Он уже не думал проситься в Серпухов, чтобы поклониться праху отца и деда. С нетерпением ждал, чтобы поскорей отправили в обратный путь. А князь Трубецкой все держал енисейцев, не давая им подорожной, хотел встретиться с ними сам.

С бритым дворянином Иван в очередной раз столкнулся возле стола дьяка Лихачева. Дворянин стоял перед ним, низко склонив голову, на выбритом лице блуждала угодливая улыбка, прищуренные глаза лучились лаской. Но стоило ему обернуться к сыну боярскому, губы его надменно сжались, брови насупились, глаза блеснули недобрым светом.

— Вот, тоже енисеец! — дьяк покровительственно представил ему Ивана. И назвал имя дворянина: — Афанасий Пашков! Просится к вам на службу.

— Знал я епифанских дворян сотника Истому Пашкова! — обронил Иван, вспомнив молодость. Афанасий взглянул на него приветливей. Но память не остановить. С языка сорвалось и другое: — В те годы все были горазды на измены. Но Истомка-иуда в предательствах превосходил всех!

Кровь ударила в лицо дворянина. Он побагровел, глаза гневно блеснули. Дьяк громко захохотал, откинувшись в кресле. На удивленный взгляд Ивана прерывисто и весело ответил:

— Крестильное имя того Истомки, Царствие Небесное, Филипп Иванович! Отец Афонькин! — кивнул на дворянина.

— Кто без греха? — смущенно пробормотал Иван. — Давно это было. Я третью неделю сижу без дела. Теперь даже за своими буянами следить не надо — в тюрьме. Отпустил бы ты меня в Серпухов?

— Только отпущу, а князь Алексей Никитич позовет! — посмеиваясь, отказал в просьбе дьяк, почесал за ухом гусиным пером, снова склонился над бумагами.

Иван еще раз взглянул на дворянина и понял, что нажил лютого врага.

Прошла зима, по улицам стольного города потекли ручьи. Принял-таки Ивана Похабова глава Сибирского приказа, князь, боярин Трубецкой. Он велел освободить, помыть казаков и поставить их перед ним вместе с сыном боярским.

Журить князь никого не стал. Строго выслушал просьбы. Ничуть не удивился тому, что Иван объявил истраченными на государевы дела двести пятьдесят пять рублей десять алтын денег, да пищаль, да топор, да батожок железный. Чуть приметно усмехнулся объявленной сумме, велел дьяку сделать выписки из других наградных указов и выдать пятьдесят пять рублей награды да прибавку к жалованью в три рубля, а также дал свое согласие, чтобы Иван Похабов занял на приказе по Маковскому острогу и по Дубчевской слободе прежнее место сына боярского Богдана Болкошина.

Казаков князь наградил десятью рублями каждого и благословил всех на обратный путь.

В конце марта Иван обошел столичные торговые ряды, купил подарки Савине, ее сыновьям, пасынкам и своим племянникам. Себе выбрал пистоль с колесцовым запалом да карабин — укороченный мушкет с винтовым стволом, серебряной насечкой и вытравленным посередине ствола латинским словом. Пистоль, карабин и засапожник обошлись ему всего в семь рублей. На Енисее и Лене такое оружие стоило вдесятеро.

На оставшиеся от награды и проданных соболей деньги он набрал сукна, которое по московским ценам было необыкновенно дешево, а в братской степи за три аршина давали доброго коня. С тем и покинули казаки Москву. Прежним путем, по распутице, ямскими подводами добрались до Верхотурья. Там их опять догнал Василий Колесников со своими людьми.

На этот раз он степенно поздоровался с Иваном, а его люди больше не задирали казаков Похабова и не спорили с ними. Соболей они промотали, возвращались скромно. От Тюмени енисейцы плыли одной баркой до Тобольского города и жили без всяких споров.

Василий Колесников получил в Москве чин сына боярского и разрядную атаманскую должность. Жалованье и награды его были меньше, чем у Похабова, но он теперь был равен ему и не чинил вреда, осаживая своих казаков и охочих, если те начинали кого-то задирать.

В Тобольском городе енисейцев поджидал зимовавший там скитник Герасим. Черный дьякон был пострижен в иеромонахи, ходил в новой рясе, мог теперь по своему чину вести литургию, причащать и крестить. Он получил благословение архимандрита на строительство скита, антиминс и миро, с печалью вспоминал свою келью и устье Иркута и рвался туда всей душой.

ГЛАВА 13

Показались купола енисейских церквей, и монах Герасим с увлажнившимися глазами стал истово креститься на них. Попутного ветра не было, казаки весело тянули судно бечевой. До Енисейского острога оставались последние версты. Сыны боярские Колесников с Похабовым шли по берегу. Василий вслух посмеивался над своей женой, «старой стропилиной», которая ни сном ни духом не ждала его так рано.

Когда струг подходил к причалу, возле главных ворот острога стояли и глядели на реку десяток ротозеев. Важных гостей никто не ждал. Герасим прытко выскочил на берег, отвесил семь поясных поклонов на Спаса и, как всегда, ушел в обитель. Колесников, выпячивая грудь, громко распоряжался выгрузкой, тянул время, чтобы из острога вышли начальные люди.

Иван поднялся на яр, увидел Максима Перфильева в простой одежде, с посохом в руках. Обнял старого товарища:

— Все хвораешь, казачий голова?

— Не дает Бог здоровья по грехам! — пожаловался Максим. — Доложишься воеводе и ко мне! Не обижай! — На то, что Иван назвал его головой, Перфильев и ухом не повел.

— А ведь я привез тебе должность казачьего головы! — сказал громче. — Как не обмыть?

— Не мне вез, себе! — со вздохами пробормотал Максим. — Я свое отка-заковал! За дряхлостью из службы выставляюсь! Так оно и лучше!

Похабов не нашелся чем утешить товарища.

— Зайду! — пообещал хмурясь. — Вот только передам воеводе грамоты да Савину обниму. Как она? — вскинул виноватые глаза.

— Третьего дня видел здоровой! — Перфильев замялся, что-то недоговаривая, Иван вопрошающе впился в него глазами. — Меняются времена! — вздохнул старый атаман. — Сыск у нас был. Зимой наезжал томский сын боярский Петруха Сабанский, искал нетягловых людей… Твоих племянников поверстал на государеву пашню и отправил весной в Братский острог, к Петрухе Бекетову.

— Тьфу ты! — Иван остервенело сорвал шапку и хлопнул ею по колену, торопливо зашагал в съезжую избу, к воеводе, оттолкнул с дороги подьячего.

— Меня не спросив, моих племянников в пашню? Кто дозволил? — закричал вместо приветствия.

Воевода досадливо блеснул усталыми глазами, кивнул на лавку:

— Сядь!

Иван с рычанием опустился, вперился разъяренным взглядом в Поли-бина, ожидая оправданий.

— Был сыск! — стал терпеливо разъяснять тот. — Я тебя предупреждал. А племянники твои оказались не в меру строптивы, не пожелали назваться подворниками-захребетниками у Михалевых и Савиных сыновей. Я звал их охочими людьми на перемену атаману Галкину. Не пошли, заявили: «Мы — вольные, не хотим за Ламу!» И то бы еще ничего — не дали Савиным внести за себя подушную подать.