Египтянин - Мика Валтари

даже удастся благополучно достичь Газы – проплыло же туда недавно судно с оружием, правда другое, с зерном, пошло ко дну. Но вот как ты выберешься из осажденной Газы, чтобы встретиться с Азиру, этого я не знаю.

– Тогда, может, мне лучше двигаться по суше? – робко спросил я.

Он кивнул:

– От Таниса я дам тебе конвой – несколько копейщиков и колесниц. Если им посчастливится встретить воинов Азиру, они бросят тебя в пустыне одного и умчатся во весь дух. Конечно, не исключено, что люди Азиру, увидев, что ты знатный египтянин, посадят тебя на кол по доброму хеттскому обычаю, а потом помочатся на твои таблички. Есть и другая возможность: несмотря на конвой, ты попадешь в руки вольного отряда, где тебя оберут до нитки и отправят ворочать жернова, пока я не смогу выкупить тебя за золото, – хотя не уверен, что ты продержишься так долго: твоя светлая кожа не выдержит палящих солнечных лучей, а плетки они делают из шкуры гиппопотама. Ну и наконец, они могут, обобрав тебя, вспороть живот копьем и оставить на съедение воронью – и поверь, это не самый худший конец, потому что смерть твоя будет сравнительно легкой.

От этих описаний сердце мое затрепетало еще сильнее, а руки и ноги похолодели, несмотря на летнюю жару. Я сказал:

– Я горько сожалею, что оставил моего скарабея Каптаху; здесь, вероятно, он помог бы мне куда лучше, чем фараонов Атон, чья власть, судя по твоим словам, не простирается на эти нечестивые земли. Но, так или иначе, все скоро решится – умру я или встречусь с Азиру, и скорее это произойдет, если я отправлюсь с твоими колесницами. Так я и сделаю. Но молю тебя, Хоремхеб, ради нашей дружбы: если ты узнаешь, что я попал в плен и ворочаю жернова где бы то ни было, выкупи меня побыстрее и не жалей золота, потому что я теперь богат, богаче, чем ты думаешь, хотя и не могу перечислить, чем владею, потому что сам не обо всем еще знаю.

Хоремхеб возразил:

– Нет, я знаю о твоем богатстве и даже занял у тебя изрядную сумму через посредство Каптаха, как и у других египетских богачей, потому что я справедливый и беспристрастный человек и не хотел лишать тебя чести ссудить мне золото. Хотя и надеялся, что ты не станешь взимать с меня долги, ибо попытки такого рода могут омрачить нашу дружбу и даже, в худшем случае, вовсе нарушить ее. А теперь, Синухе, друг мой, отправляйся в Танис, а оттуда с моим конвоем дальше в пустыню, и пусть мой сокол хранит тебя, раз этого не могу сделать я сам, ибо власть моя не простирается так далеко. Если ты попадешь в плен, я выменяю тебя на золото, если погибнешь – отомщу. Пусть это знание облегчит твое сердце, когда тебе будут вспарывать живот.

– Если ты услышишь о моей смерти, не утруждай себя мщением, – горько возразил я. – Моему обглоданному черепу вряд ли станет легче, если ты зальешь его кровью каких-то горемык. Уж лучше передай от меня привет царевне Бакетатон, которая поистине красива и привлекательна, хоть и порядочная гордячка, тем более что у смертного одра своей матери она много расспрашивала о тебе.

Вот так, метнув походя эту отравленную стрелу, я оставил его и, слегка утешенный, засадил писцов составлять по всем правилам и заверять подобающими печатями завещание, в котором я оставлял после себя имущество Каптаху, Мерит и Хоремхебу. Завещание я доверил царскому архиву в Мемфисе, после чего погрузился на корабль и поплыл в Танис, где в раскаленной зноем крепости, стоявшей на краю пустыни, я встретился с Хоремхебовыми воинами порубежья.

Воины были заняты тем, что пили пиво, проклинали день своего рождения, охотились в пустыне на антилоп и снова пили пиво. Их саманные домики были грязны и воняли мочой, а ублажавшие их женщины были самого последнего разбора и не годились даже для корабельной прислуги в нижнем квартале близ гавани. Одним словом, они вели обычную жизнь гарнизона пограничной крепости и грезили о дне, когда явится Хоремхеб и поведет их на войну с сирийцами, чтобы жизнь могла наполниться событиями, хорошим пивом и молодыми женщинами, – любая перемена, пусть даже сулящая смерть, была для них предпочтительнее невыносимого однообразия дней в раскаленных, овеваемых песком мазанках. Поэтому они были полны бранного пыла и клялись, что встанут во главе вольных отрядов – на самом кончике острия, наносящего удар по Иерусалиму и Мегиддо, и сметут, как сор, со своей дороги вонючих сирийцев: так могучий поток смывает в пору разлива сухой тростник со своего пути. Что они еще обещали сотворить с Азиру, аморейцами и их хеттскими военачальниками, повторять не берусь – это были безбожные и нечестивые обещания.

С тем же жаром они болели о славе Египта и призывали на голову фараона Эхнатона все кары небесные: в прошлое, мирное время они развлекались сбором дани с путников и купцов, прибывающих в Египет, и утешались с женами пастухов, но фараон Эхнатон ради своего бога все нарушил, и пришло такое время, которое нельзя было назвать ни войною, ни миром. Путники и купцы не шли в Египет через Танис уже много лет, а пастухи давно бежали из этих мест в Низовье. И если кто-то вдруг и устремлялся из Сирии или иной страны в Египет, то вольные отряды раздевали его до нитки еще в пути, опережая царских воинов порубежья, и поэтому воины фараона всем сердцем презирали вольные отряды и поносили их по-всякому.

Пока мой конвой снаряжался в дорогу, пока заполнялись водою кожаные мешки, доставлялись с пастбища лошади и кузнецы укрепляли колеса в колесницах, я ходил и присматривался ко всему, а присматриваясь, понимал то, что составляет секрет воинского воспитания и что делает воинов отважнее львов. Искусный и опытный военачальник требует столь беспрекословного подчинения, так немилосердно гоняет ратников на учениях и вообще делает их существование настолько невыносимым, что всякая перемена представляется им благом, даже война и смерть кажутся вожделенными по сравнению с жизнью в гарнизонных постройках. При этом достойно изумления то, что воины не питают никакой ненависти к своему начальнику, напротив, восхищаются им и превозносят его, гордятся своим терпеливым отношением ко всем тяготам и своими рубцами от палочных ударов. Вот сколь чудна и удивительна человеческая природа! И, размышляя об этом, я вспоминал об Ахетатоне. Каким далеким, подобным грезе или миражу, увиделся он мне.

Согласно распоряжению Хоремхеба в Танисе мне снарядили десять боевых колесниц, запряженных каждая двумя лошадьми, с третьей,