Город бездны - Аластер Рейнольдс

— Прямо хирургия, — заметила Шантерель.

— Так оно и есть.

Я рассказал, что обнаружил сканер Миксмастера. Зажившую сквозную рану, которую мог нанести только луч лазера. Луч пробил поясницу и вышел через живот чуть выше. На сканере это выглядело как тающий инверсионный след самолета.

— Но это значит, что… — протянула Зебра, и я перебил ее:

— Можно, я сам? Это значит, что я — тот человек, на которого работал Таннер Мирабель. Кагуэлла.

— Чем дальше, тем хуже, — прокомментировал Квирренбах.

— Не перебивай, пожалуйста, — Зебра строго поглядела на композитора. — Я сама ходила с ним к Миксмастеру, если помнишь. Он не выдумывает.

— А вы, — я повернулся к Шантерель, — видели результат генетических изменений, которые кто-то произвел у меня в глазах. Это было сделано по просьбе Кагуэллы — он поручил работу ультра. Он был страстным охотником. Но дело не только в этом, верно? Кагуэлла заказал себе ночное зрение, потому что ненавидел темноту. Она напоминала ему о том, как он сидел в своей детской — маленький, одинокий — и не надеялся, что его спасут.

— Ты говоришь о Кагуэлле в третьем лице, — заметила Зебра. — Почему? Ты уверен, что ты — это действительно он?

Я тряхнул головой.

Я вспомнил, как стоял на коленях под дождем, полностью опустошенный. Чувство потерянности все еще сохранялось. Но мне уже удалось взять его под контроль, выстроить вокруг него леса. Пока хлипкие — но это позволит мне действовать в настоящем.

— Косвенно — да. У меня есть его воспоминания — правда, обрывочные и не более отчетливые, чем воспоминания Таннера.

— Давайте подведем итог, — предложил Квирренбах. — У вас, черт побери, нет ни малейшего представления о том, кто вы такой на самом деле — или я не прав?

— Нет, — сказал я, восхищаясь собственной выдержкой. — Я Кагуэлла. Теперь я в этом абсолютно уверен.

— Таннер хочет убить тебя? — спросила Зебра, когда машина Шантерель приземлилась возле привокзальной площади и мы вышли наружу. — Хотя у вас были весьма тесные отношения?

Белая комната, голый человек, съежившийся на полу… Эта картина мелькнула у меня перед глазами, точно на экране стробоскопа. С каждым повторением она становилась все более отчетливой.

— Случилось нечто отвратительное, — сказал я. — То есть человек, которым я являюсь — Кагуэлла, — сделал с Таннером нечто отвратительное. Теперь Таннер хочет мне отомстить — и я не уверен, что осуждаю его.

— Я тоже вас не осуждаю, — сказала Шантерель. — Я имею в виду вас обоих. Если бы вы… Таннер… не выстрелили…

Она смутилась и умолкла. Что я мог сказать? Представить себе картину этих перепутанных воспоминаний и личностей не легче, чем держать в уме схему плетения многоцветного гобелена.

— Таннер промахнулся, — проговорил я. — Этот выстрел должен был спасти жену Кагуэллы, но достался ей. Думаю, это была первая и фатальная ошибка за всю его карьеру. Просто момент был слишком напряженным.

— Ты говоришь так, словно оправдываешь его, — сказала Зебра.

Мы снова шли по площади. Теперь здесь было куда более людно, чем несколько часов назад. Судя по внешнему виду палатки Доминики, представители правопорядка так до нее и не добрались. Клиенты тоже не проявляли к ней интереса. Наверно, тело Доминики, увитое гирляндами змей, все еще висит над кушеткой, на которой она отправляла свои ритуалы нейронного экзорцизма. Слухи о ее гибели уже должны были распространиться по всему Малчу, но атмосфера нелегальности, окружающая ее заведение, по-прежнему создавала вокруг ее палатки нечто вроде зоны отчуждения.

— Не думаю, что его кто-то осуждает, — сказал я. — То, как я с ним поступил…

Я снова увидел белую комнату. На этот раз глазами человека с отрезанной ступней. Я ощущал его наготу и мучительный страх — страх, наполняющий меня неизвестными до сих пор эмоциями. Такое бывает с человеком, которому впервые вкололи галлюциногенный препарат.

Я смотрел глазами Таннера.

Тварь шевельнулась в нише, разворачивая свои кольца — лениво, неспешно, словно понимая крошечным завитком своего мозга, что добыча не исчезнет у нее на глазах.

Молодые гамадриады — не слишком крупные твари. Должно быть, эта появилась из чрева матери-дерева лет пять назад — судя по розоватому оттенку фотосинтетического капюшона, который окутывал ее голову, подобно крыльям летучей мыши. По достижении зрелости этот оттенок пропадает. Лишь половозрелые особи достаточно велики, чтобы достичь вершины дерева и развернуть над ней капюшон. Если этой твари удастся дожить до этого возраста, то через год-другой капюшон потемнеет и станет похож на темный матерчатый мешок, усеянный радужными «заплатами» фотосинтетических клеток.

Гамадриада сползла на пол, точно толстый канат, сброшенный с корабля на пристань. Некоторое время она отдыхала. Ее капюшон медленно и плавно раскрывался и закрывался, словно жабры гигантской рыбы. Теперь стало заметно, что на самом деле она очень велика.

Он десятки раз видел гамадриад в джунглях. Но никогда не оказывался так близко, никогда они не представали во всей своей красе — он следил за ними из-за деревьев, с безопасного расстояния. Он никогда не приближался к гамадриаде без оружия, которое позволяло без труда убить ее, — но ни одна встреча не проходила без того, чтобы он не ощутил легкий страх. Это вполне естественно: страх человека перед змеями — фобия, вписанная в гены за миллионы лет разумной эволюции. Конечно, гамадриада — не змея, ее предки даже отдаленно не напоминали что-либо обитающее на Земле. Но она выглядела как змея и двигалась как змея. Все остальное не имело значения.

И он закричал.

— Ты мог подвести меня в самый последний момент, — беззвучно произнес я, обращаясь к Норквинко. Впрочем, он все равно не мог бы меня услышать. — Но не могу отрицать: ты поработал на славу.

Клоун услышал меня и улыбнулся.

— Арместо, Омдэрман? Надеюсь, вы следите за тем, что происходит. Сейчас вы увидите то, что я собираюсь сделать. Я хочу, чтобы все было ясно. Предельно ясно. Вы меня понимаете?

Ответ Арместо пришел с небольшим запозданием, словно с полпути до ближайшего квазара. Голос был еле слышен, поскольку корабли сбросили все дополнительное оборудование для связи — сотни тонн лишней аппаратуры.

— Ты сжег за собой все мосты, сынок. Теперь тебе ничего не остается делать — разве что отправить на берега Стикса часть своего экипажа.

Старик решил вспомнить классику… Я улыбнулся.

— Вы по-прежнему верите, что я прикончил некоторое количество своих момио?

— Не в большей степени, чем тому, что ты прикончил Бальказара, — Арместо выдержал паузу. Тишину нарушал лишь треск статических разрядов — неразборчивая морзянка космического пространства. — Понимай это как хочешь, Хаусманн.