Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— А если эта дорога нехороша, — колко сказала Анриэтта, — мы выберем лучшую.

Три советника были поражены непреодолимой решимостью, которая обнаруживалась в этих словах.

— А так как мы здесь в своей семье, то можем говорить друг другу правду. Мне надоели эти постоянные неудачи; я удивляюсь, как вы еще выдерживаете; это героизм.

После этого откровенного признания самое унылое молчание водворилось в собрании; вдруг во дворе послышался лошадиный топот и слуга доложил о ла Варенне. Никогда не приезжал он к Антрагам днем. Должно быть, обстоятельства были важны. Семейный страх увеличился, особенно, когда маленький человечек вошел с холодным видом и нахмуренными бровями. Все побежали к нему навстречу, ему вдруг было предложено три кресла. Он упал на самое большое со стоном, вырванным усталостью.

— Уф! — сказал он. — Ваш покорнейший слуга, милостивые государыни. Ай! ваш преданный слуга, милостивые государи. Присутствие графа Овернского показывает мне, что вам известно все.

— Увы! — прошептал отец между тем, как Мария Туше подняла глаза к небу.

— Мы спаслись одним чудом, — сказал ла Варенн.

— А все-таки спаслись, — вскричала Анриэтта, тряся маленького человечка с мужской силой.

— Одним чудом!

— О, расскажите, расскажите нам! — просили четыре жадные голоса.

Ла Варенн принял величественный вид.

— Вы знаете удивление короля, праздник, данный де Майенну и герцогство маркизе, и…

— Да, да! пропустите это.

— Я ждал минуты объяснения. Король, ужиная, бросал на меня свирепые взгляды… Я от этого заболел, я и теперь еще болен, милостивые государыни.

Мария Туше сыскала в своей шкатулке эликсиров и предложила целую коллекцию.

— Можете вы продолжать? — спросила Анриэтта.

— Да. Сегодня утром настала роковая минута. Я вертелся в передней, король сделал мне знак и увел меня в сад.

— «Вот! — закричал его величество. — Какие донесения делают мне! Вот интриги маркизы… теперь надо говорить: герцогини! Вот…» Ах, милостивые государыни, много жестокого слышал я для ушей дворянина.

Антраги старались не смеяться, думая о дворянине, который закалывал цыплят у сестры короля.

— Что вы отвечали, месье де ла Варенн? — спросил отец.

— Что мог.

— Вы меня обвинили? — спросила Анриэтта.

— Я имел искусство не сделать этого.

— Государь, — сказал я, — в этом виноват не я.

— Стало быть, в этом виноваты те, которые сказали вам.

— Видите ли, нас обвинили! — вскричала Мария Туше.

— Государь, те, которые сказали мне, верили тому, что говорили.

— Чему верили они? — с гневом спросил король.

— Государь, они знали отъезд месье Эсперанса с маркизой — с герцогиней — и, судя по короткой дружбе герцогини с этим господином…

— Вы дуралеи, — сказал король. — Дуралеи!

— Мадемуазель д’Антраг, государь, имела право бояться, чтобы маркиза-герцогиня не застигла ваше величество, потому что это уже случилось у Замета.

— Хорошо, хорошо, браво! — вскричали Антраги. — Вот что значит отвечать!

— Я это придумал! — скромно сказал ла Варенн, хорохорясь, как павлин. — Я имел это чудесное вдохновение.

— А что сказал король?

— Король, пораженный этим воспоминанием, потупил голову; а так как он справедлив, он прибавил:

— Правда, что этого можно было бояться, а намерения герцогини насчет моего примирения с де Майенном нельзя было подозревать.

— Эта поспешность вашего величества все испортила, — осмелился я прибавить.

— Все устроилось, скотина, — сказал король, смеясь, и ударил меня кулаком по плечу. Судите о моей радости! Когда король называет меня скотиной и колотит, это значит, что он в восторге. Я тотчас этим воспользовался.

— Ваше величество не видите, — возразил я, — что самая несчастная особа во всем этом бедная мадемуазель д’Антраг.

— Я постараюсь ее утешить, — отвечал король.

Безумная радость сверкнула в глазах отца и матери. Презрительная улыбка сжала губы Анриэтты.

— Утешить… — прошептала она.

— Так что неудача на нашей стороне, — сказал отец.

— Нет, слава богу! — сказал ла Варенн, обмахиваясь шляпой. — Но по милости кого?

— Мы будем вам благодарны… — выразительно сказала Мария Туше.

— Это большое счастье, — перебил граф Овернский.

— Анриэтта правду говорила, сын мой, во всем этом есть предназначение.

Молодая девушка была не так довольна, как ее родственники; в этой мнимой победе ничего не было для ее гордости.

— Как! — сказала она ла Варенну. — Это все, что король заблагорассудил сделать для меня?

— То, что я должен прибавить, относится только к вам. — Говоря таким образом с циническим бесстыдством, он взял за руку молодую девушку и отвел ее к окну.

Граф д’Антраг, не спуская глаз, наблюдал лицо Анриэтты; Мария Туше следила по чертам дочери за действием каждого слова, произносимого ла Варенном. Анриэтта краснела, и глаза ее сверкали. Улыбка хитрой радости, осветившей ее лоб, внушила бы живописцу настоящее выражение для демона, которому поручено искусить праведника.

Кончив свое посольство, ла Варенн уехал, получив от Марии Туше залог признательности: ящик с золотыми бусами, подарок ценный, как приличествовало награде этих положительных спекулянтов.

Анриэтта как будто осталась в восторге после ухода де ла Варенна. Отец и брат взяли ее за руки и спросили, жеманясь:

— Ну что?

— Так, ничего!.. — отвечала она, радуясь, что заставляет их томиться.

— Чего от нас хочет король?

— Безделицы.

— Скажите эту безделицу, сестрица.

— Просто свидания для объяснения.

— О! о! — сказал д’Антраг, присоединяясь с гордостью. — Кажется, его величество не может обойтись без вас. Что же вы отвечали?

— Многое.

— Вы наверняка сказали, что девушка вашего звания не соглашается на свидание?

— Конечно.

— Без поруки для ее чести, — поспешила прибавить Мария Туше.

— Да.

— Что же сказал ла Варенн? — спросил граф Овернский. — Одобряет он эти условия?

— Одобряет или нет, — сказал д’Антраг, — об этом надо судить нам.

Молодого человека удивил этот резкий тон графа, обыкновенно столь любезного с ним.

— Мнение короля значит что-нибудь в этом, — сказал он, — я знаю его, и не думаю, чтобы он был расположен принимать условия заранее.