Государи московские. Книги 1-5 - Дмитрий Михайлович Балашов

Хану нужны русские полки… А ежели он их не получит? Увы! Тогда Андрею Переяславля и вовсе не видать! Ибо тогда победит Ногай, а с ним тверской князь и этот Данила, младший брат, что сидит в своей Москве, торгуется с купцами да делает жене кажен год по ребенку. (Данилу Андрей слегка презирал. Пограбили Москву, и поделом! Меньше бы кумился с Дмитрием!) Впрочем, Андрея раздражали и соратники: этот Федор Черный, что чуть не отнял у него Переяславля, жадный старик – все ему мало о сю пору… Константин Борисович, так не вовремя усилившийся. Теперь, когда Ростов и Углич соединились опять под одною его властью, с Константином приходилось очень и очень считаться… Как нужен был ему сейчас покойный Семен!

Глава 107

Владимир давно уже не видел в стенах своих такого значительного съезда. Едва ли не с похорон Александра Невского впервые собрались тут все или почти все князья – Всеволодовичи. Сотни лошадей стояли, обмахиваясь хвостами от назойливых слепней, бесконечными рядами у коновязей по всем дворам, конюшням и просто так, на торгу, на площадях, у Орининых и Золотых ворот, – всюду, где только можно было устроить временные коновязи. Целые стада заводных коней паслись в лугах за Клязьмой. Княжеские, митрополичьи, епископские и монастырские подворья были забиты ратниками и слугами собравшихся господ. Шагом проезжали по улице всадники в дорогом оружии, и за ними, от кучек глазеющих горожан, летел говорок узнавания. Указывали друг другу того или иного князя, называли знаменитых великих бояр, за кем и бежали, заглядывая в лица.

В жарком небе висели неживые тающие облака. Начинали поспевать хлеба. Просушенный солнцем Владимир дышал жаром. В улицах облаками стояла пыль. Шелковые одежды, ожерелья и наручи, наборное узорочье сбруи и седел горели, будто плавились на солнце. Вспыхивали разноцветными огоньками драгоценные камни на рукоятях дорогого оружия.

После молебна (служил новый владимирский владыка Симеон) и многочасового княжеского застолья начались споры и толки, затянувшиеся не на один летний день. До хрипоты толковали о переяславских селах, на которые претендовали и ростовский, и ярославский, и городецкий князья. Константин Ростовский пересылался с Михаилом Тверским о землях, что воротил себе тверской князь, и о тех, которые хотели получить еще друг у друга Константин с Михаилом. Спирались о торговых пошлинах, мыте, о кормах и данях. Андрей требовал воротить переяславские вотчины Окинфа Великого и Морхини, Федор Ярославский свободного, беспошлинного пути через Московское и Тверское княжества к себе в Смоленск. Андрей, сверх того, желал сам собирать ордынский выход с Переяславля…

Княжеский снем собрался наконец в Успенском соборе. Они стояли под сводами древнего храма, и храм не видел никогда столько дорогих одежд, столько паволок, аксамита, бархатов, камки, тафты и парчи, столько золотого, серебряного и жемчужного шитья, столько сканного и финифтяного узорочья, сквозных рисунчатых цепей, кованых, с каменьями, поясов, нагрудных и оплечных украшений, стольких гордых мужей, собранных вместе и особо от простого, черного народа, что в холстинных, сероваляных и крашенинных рубахах, армяках, зипунах, сарафанах, в сапогах, лаптях, поршнях просто босиком теснился, прея и отирая пот, там, за стенами собора, в тщетном старании узнать, что же порешат господа Русской земли. С ханским послом прибыл сарский владыка Измаил. Епископский клир был в лучших своих облачениях, сверкали начищенные церковные сосуды, кресты, хоросы и кованые стоянцы для свечей. Легкий туман от сотен свечей плавал под сводами.

Олекса Неврюй стоял в русском опашне из цареградской камки, с крестом на груди, почти неотличимый от прочих, и бесстрастным взглядом монгольских непроницаемых глаз озирал собравшихся русичей. Хану нужны были ратники. Князьям, собравшимся тут, – земли друг друга. Хан велел добыть ратников и не позволять войны. Ногай с кипчаками и аланами еще продолжал угрожать Сараю.

В отличие от великого князя Андрея, ханский посол понимал, что значит – хочет или не хочет земля, и не обманывался. Он знал, что великий хан Темучин победил весь мир потому, что этого захотела монгольская земля, войско. Он читал «Алтын дэптер» (Золотую книгу) монголов и догадывался, что если земля урусутов захочет освободиться от власти хана, ее трудно будет разгромить. Пусть землю урусутов держат урусутские князья. Они сами обессилят землю так, что она, покорная, ляжет к ногам Орды. Хану надо креститься, полагал он, и посадить митрополита у себя, в Сарае. Тогда Русь станет Ордой и будет один великий улус. А князьям, собравшимся здесь, не надо давать лишней воли. Иначе они опять начнут убивать друг друга, от чего ослабнут и Русь и Орда, а тогда победит Ногай и люди магометовой веры одолеют истинных моалов, потомков великого Темучина и мудрого Бату. Это Тохта понимает хорошо, потому и не дает великому князю Андрею Переяславль.

Сквозь высокие окна узкими мечами света пробивалось солнце, и там, куда достигали его лучи, меркнули огоньки свечей и ярче горели серебро и золото одежд. Андрей стоял внешне спокойный, только крутые завитки усов по углам рта шевелились, как всегда, когда подступало бешенство. Михаил, бледнея, изредка подымал недобро вспыхивающий взор; он был самым младшим из князей по годам и самым сильным по княжеству. Федор Черный, кривясь морщинистым лицом и весь подаваясь вперед, вглядывался в лица противников. Константин Ростовский смотрел отрешенно и стоял прямой, блюдя, паче прочих, княжеское достоинство свое. Данил, выставив толстый нос и задрав бороду, сопел, стараясь, не глядеть ни на кого, кроме епископа. Бояре, старики и молодежь, держались своих князей и поглядывали на них с беспокойством. В спорах и перекорах до снема никакого согласия достигнуто не было. Особенно плотною кучкой стояли переяславские бояре, почти держась друг за друга. Они – ежели князья захотят так порешить – могли потерять все: и власть, и земли, а иные, как Феофан с Онтоном, даже и жизнь.

После молитвы первым заговорил Андрей. Втайне он надеялся, что тут, в соборе, и перед лицом ордынского посла ему, великому князю, побоятся перечить. Но он ошибся. Хрипло и трубно, нарушая и чин, и ряд, и все на свете, из толпы переяславских бояр возгласил Терентий Мишинич:

– Мы без господина своего отчину его княжескую предати никому не мочны! А сёл Окинфу