Cубъективный взгляд. Немецкая тетрадь. Испанская тетрадь. Английская тетрадь - Владимир Владимирович Познер

Эти слова я запомнил надолго. И не потому, что они относятся к Испании.

Если вдуматься, то между Испанией и Россией удивительно много общего. Обе являют собой край Европы, одна – западный, другая – восточный. Оба народа долгие столетия находились под гнетом чужих завоевателей: испанцы – мавров, русские – монголов. В истории каждой из них формирующую роль играли (почти в одно и то же время) два тирана, деятельность которых остановила надолго движение в сторону Возрождения и демократии: в Испании – Филипп II, в России – Иван IV. Обе страны были раздираемы гражданскими войнами, приведшими к власти душегубов и палачей: в Испании – Франциско Франко, в России – Иосифа Сталина. И до сегодняшнего дня в обеих странах люди продолжают делить друг друга на условных «красных» и «белых».

Сусана Гарсиа

Она хозяйка дома, в котором жил и работал Сервантес. Водит экскурсии, рассказывает о том, как скромно (я бы даже сказал – аскетично) жил великий писатель. Смотрит испытующе: вам в самом деле интересно, или вы пришли проформы ради? В зависимости от впечатления либо довольно быстро и сухо заканчивает рассказ, либо…

Она испытующе посмотрела мне в глаза и спросила:

– Вы помните, что написал Сервантес, представляя свою книгу читателю?

– К сожалению, нет, не помню.

– А я напомню вам. Он рассказывает о том, как однажды пошел на базар и увидел продавца шелка, который заворачивал товар в листы рукописи, написанной на арабском языке. Сервантес купил эту рукопись за бесценок, принес домой и передал мавру для перевода. Это и оказалось рукописью «Дон Кихота». Поняли?

Я кивнул: мол, понял.

– Как вы думаете, для чего Сервантес придумал эту историю? А для того, – сказала она, не дождавшись моих соображений, – чтобы власть поняла, что он к авторству этой книги не имеет никакого отношения. Но это не все. Сам автор с самого начала сообщает нам, что его герой, Дон Кихот Ламанчский, страдает безумием. Он говорит всем и каждому, в том числе святой инквизиции: не обращайте внимания на то, что говорит этот человек, он – безумец. Сервантес таким образом дважды «отказывается» от Дон Кихота: не он писал, и герой – сумасшедший. Понимаете?

Да, понимаю. И поняв, еще раз поразился тому, насколько сильные мира сего опасались писателей и какая же сила заключена в фиксированных на бумаге словах. Можно прочертить совершенно прямую линию от Новикова и Радищева до Кольцова и Булгакова. Можно провести не менее прямую линию от инквизиции Торквемады – через ЧК Дзержинского – и прямиком к торжественному сжиганию книг в нацистской Германии, организованному Геббельсом. Для них писатель был личностью опасной, не только развращающей мозги, но и, что хуже, будящей их, заставляющей людей думать и, следовательно, сомневаться.

Нет большего памятника силе написанного слова, нет большего подтверждения опасения этого слова со стороны власти, в особенности репрессивной, – чем советский самиздат. Вдумайтесь: человека могли отправить в лагерь, посадить в тюрьму, запихнуть в «психушку», наконец, расстрелять за то лишь, что он перепечатывал в шести экземплярах (машинка больше не брала) какой-то текст, например «1984» Джорджа Оруэлла. Но это было в «просвещенном» XX веке. А что могли сотворить с неугодным автором и тайным читателем его произведений веке в XVI–XVII?

Сервантес объявил Дон Кихота безумцем, чтобы его слова, полные справедливого гнева, всерьез не принимались властью – как светской, так и религиозной.

Радищева сама Екатерина II объявила сумасшедшим за «Путешествие из Петербурга в Москву». Разве можно было простить человеку слова: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». Не догадался Александр Николаевич написать, что эти слова принадлежали полоумному шуту.

Да и сообрази Петр Яковлевич Чаадаев написать, что рукопись «Философических писем» он обнаружил у иноземного торговца на базаре, не объявил бы его сумасшедшим Николай I.

Возвращаюсь к сказанному: поразительно, как боится власть, в особенности репрессивная, написанного слова. Ведь читают не все, читает меньшинство, а уж книги, такие как «Дон Кихот», на самом деле читают немногие (точнее, единицы); в XVI веке грамотных можно было сосчитать на пальцах одной руки… ну, ладно, преувеличил, но таковых было крайне мало. Народ читать такие произведения не мог. Но мудрый Сервантес на всякий случай отрекся от какого-либо авторства этой книги, написанной никому не известным арабом. Тогда, пять веков тому назад, ему это удалось. Сегодня, когда хай-тек легко проникает даже в наши самые интимные тайны, никаких шансов у него не было бы.

Педро Гарсиа Бильбао

– Мы – центр мира, но мир не понимает нас. Бог – испанец.

Так говорит, иронически улыбаясь, этот доктор политологии и социологии.

– Гордыня, спесь, бесплодное тщеславие – это все, что осталось от великого прошлого, – продолжает он, излагая то, что он считает характерным для состояния нынешнего испанского ума.

Его слова ничего не напоминают вам? Не слышите в них что-то не просто знакомое, но почти родное? Нет?

А мне напоминает. 1510 год. Монах Филофей пишет своему единоверцу послание:

«Итак, о всем том прекратив речи, скажем несколько слов о нынешнем преславном царствовании пресветлейшего и высокопрестольнейшего государя нашего, который во всей поднебесной единый есть христианам царь и правитель святых Божиих престолов, святой вселенской апостольской церкви, возникшей вместо римской и константинопольской и существующей в богоспасаемом граде Москве, церкви святого и славного Успения пречистой Богородицы, что одна во вселенной краше солнца светится. Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, это и есть римское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать».

Ну, чем не центр мира? Разве не очевидно, что Бог – русский? Ну уж, если не русский, то русским благоволит. А то, что мир не понимает нас, – это настолько очевидно, что жаль тратить время на утверждение этой истины. Почему не понимает? Скорее всего потому, что не способен, слишком приземлен, слишком на себе сосредоточен, слишком далек от духовности, которой нас одарил Бог.

Лично меня поразила схожесть между русскими и испанцами при всей их непохожести во всем внешнем. Но более того, это чувство высокомерия, чванливости, превосходства по отношению ко всем остальным в сочетании с комплексом неполноценности. Как сказал мне Алекс де ла Иглесиа, «Испания – это карикатура на саму себя».