Прочь из города - Денис Ганин

заставил Ропотовых до конца дня остаться дома, да и продолжающееся военное положение походам на улицу никак не способствовало. Так и провели они остаток этого неожиданного для всех выходного дня дома за просмотром телевизора да веселыми играми. Так хорошо всем четверым им давно не было. Вот уж поистине: не было счастья, да несчастье помогло.

Глава XII

Сознание постепенно покидало его. Рана на бедре продолжала кровоточить, хотя он, как мог, обработал её. Бинт был весь пропитан кровью, от чего раненая нога лежала в липкой, постепенно разрастающейся луже. От неё, подгоняемый ветром, тонкими струйками исходил пар. Рана была слишком большая, её нужно было зашивать, но кроме него некому это было сделать; сам же он решил для себя, что это пустая трата времени. Пуля прошла навылет, не задев кости, но это уже его не спасёт: сдаваться он не собирался.

Рядом с рукой лежала граната, которую он оставил напоследок. Чуть поодаль — пустые автомат и два рожка. Патроны в пистолете тоже закончились. Он взял в левую руку гранату, прижал к груди, указательным пальцем правой руки сжал покрепче кольцо.

«Троих или четверых из своего «Лебедя» я положил, троих — это точно. Итого на пятнадцать выстрелов три двухсотых и один трехсотый или даже четыре двухсотых. Неплохо, майор», — подбадривал он себя.

Леденящий ветер из пустых оконных проёмов здания притуплял боль в ноге, но из-за этого собачьего холода своих пальцев рук и ног он тоже почти не чувствовал. Вокруг была тишина. Для него она уже не была зловещей. Наоборот, эту тишину он воспринял как подарок. Последний в его жизни. Пусть лучше её боятся те, кто совсем скоро войдет сюда за ним в надежде взять живым и выполнить приказ своих командиров. Они думают, наверное, что «дело в шляпе», возьмут его «тёпленьким», а в крайнем случае добьют, когда он будет отстреливаться.

«Ничего у вас не выйдет, ребята. Русские не сдаются», — прошептал он вслух, хотя никого кроме него в этом полуразрушенном помещении не было. Кривая улыбка проступила на его грязном от земли и копоти лице. Он попытался сплюнуть в сторону от себя, но у него не вышло: во рту совсем пересохло. Глаза сами собой закрылись. Он уронил подбородок на грудь, голова пошла на бок, он тут же поймал, выровнял её и раскрыл пошире глаза: «Не спать!»

О чём может думать обреченный, точнее, обрекший сам себя на смерть человек в отведенные ему последние минуты жизни? О надежде? Нет. Надежды он лишил себя сам, когда твёрдо решил больше не жить. А реши он по-другому, и, кто знает, что тогда будет с ним дальше.

Сейчас его схватят, скорее всего, будут бить, пытать, срывать на нём злобу, мстить за страх и за боль потери боевых товарищей. Потом бросят в застенок, снова будут бить, снова пытать. Потом камера, допросы, камера, допросы, опять изматывающие допросы, табачный дым, свет в лицо, повторяющиеся раз за разом вопросы. Потом суд, слёзы жены, слёзы матерей и жён погибших по его вине людей, проклятья в его адрес, позор для детей, обзывания и зуботычины в школе. Потом пожизненное и могила с номером.

Но зато так он останется жив. Жив, жив, жив!

А, может, и наоборот: сейчас боль и страдания, а потом — всеобщее признание того, что он — герой, убивший тирана, Давид, поразивший Голиафа. Сначала свобода, а потом почёт и слава — на многие годы они ему в этом случае обеспечены. Хорошая работа и большая пенсия. Очевидно, его изберут депутатом или сенатором, может быть, даже назначат министром обороны или его первым заместителем, а может, даже и генеральным прокурором. То-то он отыграется. Его дети и внуки получат вкусные должности, будут обеспечены до конца жизни, а самого его, новопреставившегося национального героя, под звуки выстрелов похоронят на Новодевичьем кладбище или на Мытищинском пантеоне, и сотни благодарных граждан возложат охапками цветы на его могилу.

«И на обломках самовластья напишут наши имена…», — он, как мог, рассмеялся скривленным ртом, — а потом… опять тишина. Такая же, как сейчас. Только уже вечная».

Из воспаленных от пороха и усталости его глаз выкатились и упали на грудь две жгучие слезинки: «Нет! Дудки! К чёрту пенсию и мраморный обелиск во весь рост! Не дождетесь и вы моих стонов и мольбу о пощаде, кровавые палачи. Я останусь здесь со своими товарищами и разделю с ними смерть. Смерть воина, смерть солдата. Никто ведь из них не думал о славе или о пытках перед тем, как пуля или осколок оборвали их жизнь. И я не буду.»

За кирпичной кладкой, метрах в двадцати от него послышались звуки осторожных частых шагов: перебежка, а следом — шуршание и приглушенные голоса. Палец послушно отозвался, передав мозгу ощущение металлической плоти кольца.

«Это вам за пацанов!» — вспомнились ему последние слова одного лётчика, погибшего в Сирии, когда враги окружили того, и кроме гранаты у него уже в руках ничего не было.

«Ну, давайте, ребята, подходите, со мной пойдёте», — неслышно зашевелил он губами.

Майор Равиль Нигматуллин в свои тридцать семь лет считался успешным следователем сначала Следственного комитета, а после его упразднения — Генеральной прокуратуры, вплоть до того самого момента, как ему поручили вести дело о миллиардных хищениях при строительстве стадиона в одном из городов проведения чемпионата мира по футболу 2018 года. Имея боевой опыт в Ливии и Сирии, он пользовался большим уважением у своих прокурорских коллег и подчиненных, пороху не нюхавших.

Начальство его ценило и никогда не забывало при распределении премий, грамот и других наград. В его послужном списке уже были несколько раскрытых дел, и что особенно важно для любого следователя, — несколько осуждённых, получивших реальные сроки.

Когда группа Нигматуллина вышла на близкого друга Президента, отношение начальства к уголовному делу быстро и неожиданно поменялось. Дело попросту стали топить, а на Равиля и его товарищей — оказывать давление. От них требовали подписаться под тем, что виновными в хищении были некие неустановленные лица, а похищенные ими деньги исчезли в неустановленном направлении.

Проявив характер и не поддавшись ни на коврижки, ни на угрозы, Нигматуллин был вскорости отстранен от дела, его группу распустили, а само дело закрыли с ничего не значащими выводами. Попытки Нигматуллина пойти через голову начальства и донести правду до руководства Генпрокуратуры привели только к позорному его увольнению за допущенные им дисциплинарные проступки. Кривда в очередной раз торжествовала.

Помыкавшись какое-то время без работы, уволенный по статье