Бриллиантовая пуля - Алексей Макеев

Если Кузьмич и сгорал от любопытства – а кто бы не хотел знать, как продвигаются дела у столичного сыщика? – то до расспросов не опустился. Он высадил Гурова возле музея и поехал в больницу, а Лев Иванович вошел внутрь и стал осматриваться по сторонам. Да, это был маленький провинциальный музей, но несмотря на это, там для всего нашлось место – экспонаты были везде: стояли на полу, висели на стенах и потолке и даже стояли на окнах.

Экскурсовод, пожилой мужчина в очках и душегрейке, рассказывал младшим школьникам о том, что собой представляла Новоленская область в далеком прошлом, какой там был климат и какие животные водились. Все это было Льву Ивановичу неинтересно, и он, расстегнув полушубок, стал медленно бродить по четырем комнатам, из которых и состоял музей, ожидая, когда экскурсовод освободится.

Кроме него и детей в зале был еще один посетитель – парень лет двадцати пяти, едва взглянув на которого Лев Иванович тут же понял, что тому все эти музейные экспонаты до самой высокой лампочки. Гуров подошел и встал рядом – парень тут же сделал шаг в сторону и резко повернулся к нему, но он отнесся к этому маневру совершенно спокойно и только пристально посмотрел парню в глаза – уж что-что, а посмотреть так, что мало не покажется, Гуров умел. Парень тут же отвел глаза и направился к выходу, а Лев Иванович провожал его недобрым взглядом, заставлявшим ускорить шаг.

Услышав, как хлопнула входная дверь, Гуров вернулся к своему прежнему занятию. Кроме древностей, в музее были картины местных художников, на отдельной полочке стояли книги местных писателей и поэтов, словом, все было, как у «больших». Неожиданно внушительной оказалась экспозиция, посвященная действовавшим на территории области в сталинский период ГУЛАГам, где были различные документы, фотографии, вещи заключенных и предметы их быта.

– Простите, молодой человек, у вас к тому периоду истории личный интерес? Или вы зашли просто погреться? – раздался у него над ухом мягкий интеллигентный голос. – Нет-нет, я вас не тороплю, экскурсий сегодня больше не будет, а до закрытия музея еще есть время.

– Сколько же горя пережили эти люди, – кивнул Гуров в сторону стенда, где были выставлены письма и фотографии лагерной жизни.

– Наверное, с моей стороны это несправедливо, что я столько места отвел под эту экспозицию, но есть боль, которая никогда не утихает, ведь многие из этих вещей принадлежали моему отцу. Да-да! – кивнул Гурову экскурсовод. – Он, профессор высшей математики Ленинградского университета, был осужден по знаменитой 58-й статье и отбывал здесь наказание. Ему повезло выжить, но вот возвращаться домой он не стал. Да и возвращаться-то ему, собственно говоря, было уже некуда и не к кому – его родные по тогдашней традиции от него отреклись, а в глаза своим бывшим коллегам, которые всячески клеймили и поносили его, он бы взглянуть не смог – знаете, есть люди, которым бывает очень неудобно за совершенную другими людьми подлость. Вот он здесь и осел, женился на местной уроженке и стал преподавать математику в школе, здесь я и родился. И его рассказы не только о Ленинграде, университете, а вообще обо всем, что было до и после, то есть о допросах, побоях, лагере, издевательствах уголовников над политическими заключенными, я с самого детства помню. Кто-то может сказать, что не следовало говорить ребенку о таких вещах, но папа считал, что люди должны из поколения в поколение помнить об этом, чтобы такое никогда не повторилось. К сожалению, папа очень рано ушел из жизни, и мне его до сих пор не хватает. Наверное, именно для того, чтобы лучше узнать тот страшный период, я и поступил на истфак, а потом вернулся сюда и стал преподавать в школе историю. Видя, как люди стараются забыть о сталинизме, я начал собирать материалы о том периоде, а потом, увлекшись, собирал уже все, что связано с историей края – весь дом был забит до потолка разными вещами. Ну, а потом Михаил Михайлович выделил мне этот дом под музей. Ой, вы уж меня извините, что я вас заговорил, – спохватился он. – Просто у вас очень интеллигентное лицо, и было приятно вам все это рассказать. Ну, смотрите дальше, не буду вас отвлекать, а если захотите что-нибудь спросить, так я здесь недалеко буду.

– Вообще-то я к вам, Иван Георгиевич, – сказал Гуров и в очередной раз представился, предъявляя удостоверение.

– Понимаю, это в связи с покушением на нашего губернатора. Но чем я могу вам помочь?

– Проконсультироваться у вас хочу.

– Конечно-конечно, все, что я знаю, к вашим услугам.

– Тогда, если вы не возражаете и поскольку экскурсий сегодня, как вы сказали, не будет, давайте закроем входную дверь, чтобы нам никто не помешал, и поговорим, – предложил Лев Иванович.

– Да-да! – тут же согласился Самойлов. – Тогда, может быть, и чаю попьем? Он у меня хороший, с нашими сибирскими травами. Заварку я из дома в термосе приношу, а чайник у меня электрический, мигом закипит.

– С удовольствием. Где можно тулуп повесить?

– А там, возле двери, вешалка есть.

Самойлов запер дверь, Лев Иванович снял тулуп с шапкой, и, когда они прошли в маленький закуточек, где помещался-то только один письменный стол и два стула, Иван Георгиевич сразу начал возиться с чаем.

– Так что же вас интересует? – спросил он, разливая чай по обыкновенным граненым стаканам в дешевых подстаканниках, которые так любит наша железная дорога.

– Вот это, – положил перед ним листок бумаги Гуров.

– И вас тоже? – удивился Самойлов. – Меня Михаил Михайлович вызывал и тоже об этом расспрашивал.

– То есть вы не по своей инициативе к нему ходили?

– Нет, он позвонил и сказал, что я ему срочно нужен, мне пришлось даже экскурсию отменить. Каюсь, грешен, подумал было, что он решил под музей другое помещение выделить, потому что очень большая часть экспонатов здесь на чердаке и в подвале хранится, а крысам ведь не объяснишь, что это история, они кушать хотят, – улыбнулся Иван Георгиевич. – А оказалось, что нашему губернатору, как и вам, проконсультироваться надо было. Ну, что же, Лев Иванович, вы пейте чай, а я вам пока рассказывать буду.

А рассказывал Иван Георгиевич, можно сказать, профессионально, очень увлекательно, говорил без всякого эканья и меканья, и слушать его было бы одно удовольствие, если бы речь шла о чем-нибудь другом. Когда Самойлов закончил, было уже совсем темно, и он смущенно улыбнулся:

– Простите меня, Лев Иванович, увлекся – вон как вас задержал.

– Да нет, это вы меня извините, Иван Георгиевич, что я вас задержал, вас уже, наверное, дома заждались.

– Да некому ждать, – пожал плечами Самойлов. – Моя жена, к сожалению, не разделяла моей страсти к истории родного края, хотя для нее он куда роднее, чем для меня, и мы расстались. Ее можно понять – ну, разве это нормально, когда муж на все летние каникулы уезжает в область и возвращается только осенью, нагруженный массой совсем ненужных, на ее взгляд, вещей, которыми захламляет дом. К счастью, дом достался мне от родителей, поэтому она просто забрала нашего сына и ушла, а потом вообще из города уехала, так что сына своего я с тех пор не видел. Даже не знаю, где они живут, – грустно улыбнулся он. – Понимаете, я просил жену сообщить мне их адрес, а она отказалась, объяснила, что, если я буду хоть так общаться с сыном, из него вырастет такой же неудачник, как я.