Узник «Черной Луны» - Сергей Дышев

– Молчать, Кинах! Сопли размазываешь. Здесь действуют законы военного времени… И я еще с тобой поговорю на эту тему… – Он повернулся к охранникам: – Ведите его!

Те взяли Юрчика с двух сторон, повели в сторону развалин метеостанции. Тот рванулся к Хоменко:

– Товарищ подполковник! Ну простите меня, пожалуйста. – Он разрыдался, бессильно вздрагивая сведенными назад плечами; Юрчик стоял к нам боком, и мы видели, как он отчаянно ломал пальцы. – Ну товарищ подполковник, я больше не буду, я кровью своей… Не убивайте, пожалуйста, я только женился, у меня медовый месяц еще. Товарищ подполковник, ну простите, пожалуйста, в последний раз!

Он упал на колени, и его потащили волоком. Тут меня какая-то сила толкнула из строя, я шагнул, не чувствуя ног. И будто чужой – свой лающий голос:

– А ну, оставьте мальчишку, подонки!

Я рванулся к ним, строй, кажется, зароптал, или мне только показалось. Они остановились – охранники с недоуменными лицами, комбат – с перекошенной гримасой, лица Юрчика я не успел разглядеть.

– Что?! – Хоменко проговорил сипло, голосом, в котором терлась наждачная бумага. – Что ты провякал?

– Вы не имеете права! – Я задохнулся, все было так абсурдно, что казалось, комбат скажет: «Ладно, подурачились – и хватит… Но ты, Юрчик, гляди!..» Но Хоменко смотрел на меня желтыми глазами, и я, поднаторевший в абсурдных ситуациях, знал, что случиться может все, даже самое непостижимое и нелепое. Я еще выкрикнул, что нет такого закона, по которому человека убивают после свадьбы…

А на меня уже надвигались угрюмыми броненосцами хоменковские лбы, вскидывали автоматы, кто-то, я даже не успел заметить, метнулся ко мне из строя и сорвал мой автомат с плеча. А битюги тут же бросились крутить мне руки, я раскидал их, но кто-то, опять же сзади, саданул мне чем-то по затылку. Второй раз, господа, за эти последние дни. Все потемнело… А когда просветлело, руки мои уже надежно были стянуты ремнем. Это я хорошо чувствовал затекающими ладонями. Рядом стоял бесцветный негодяй и поправлял спадавшие штаны.

Пока со мной боролись, Юрчик, уже присмиревший и отрешенный, будто душа наполовину изошла из него, смотрел в пустоту, которая разверзлась перед ним. Что он видел в этой кромешной пропасти: лица родных, молоденькую жену, которая и знать не знала, что вот-вот очутится во вдовах; а может, просто находился в шоке, полубезумном состоянии, когда разум, отказываясь верить исходу, дает спасительный сбой.

Его повели, он оглянулся, будто хотел еще что-то сказать, я поймал его пустой, как выеденные яйца, взгляд, в глазах ничего не отражалось. Пепел, когда-то сверкавший алмазом.

Строй подло молчал. Я стоял перед ним, связанный дебошир. Я смотрел вслед троице, которая вела четвертого. Четвертый шел сам, но это уже не были шаги живого человека, он приноравливался к своей судьбе скорее машинально, пару раз споткнулся, его тут же заботливо поддержали. Шуршала прошлогодняя листва, создавая звуковой фон шагов в направлении рая. Я не сомневался в этом. Гореть в аду будут другие. Возможно, и я, но не Юрчик… Они остановились метрах в ста от нас – у стены разрушенного здания метеоцентра.

Я оглянулся, я хотел знать, какими глазами бараны смотрят, когда их товарищу вспарывают глотку. Бараны стояли набычившись, хмуро, не расползаясь взглядами, сверлили стену вокруг жертвы десятками своих глаз. И все это было гнусно.

Убийцы отошли на несколько шагов назад – попятились, в тугом безмолвии плотоядно клацнул затвор. Хоменко медленно поднял ствол…

– Руки бы отпустили мальчишке, – прошелестел чей-то голос, мертвенный, без интонаций.

Хоменко почему-то медлил, может, выспрашивал последнее желание, может, произошла какая-то заминка или выяснилось что-то очень существенное или важное, в корне меняющее ситуацию. А может – может, игра продолжалась, и все вздохнут, пацана развяжут, отпустят руки, выпорют – и тогда можно будет плюнуть и растереть.

Очередь прозвучала жестоко и бесповоротно, бешеные маленькие пульки вырвались из ствола и воткнулись в куртку, пробили ее, взорвали кожу, зарылись в Юрчикино тело, коверкая и разрывая его плоть. Бесповоротно. Он повалился, ослабла сначала одна нога, поэтому он рухнул на бок, прежде чем коснулся лицом земли.

Троица постояла какое-то мгновение, затем Хоменко круто повернулся, за ним последовали подручные.

За моей спиной кто-то подавил стон.

Я обернулся:

– Ну что, бараны, довольны?

Сизые лица молчали. Я нашел Корытова.

– Ублюдки мы все, командир…

Один из убийц наклонился к телу, отщелкнул ненужные наручники – отпустил.

– Рота, разойдись! – неожиданно громко, остервенело скомандовал Кинах.

Строй расплылся, но люди не расходились, словно ожидая продолжения или окончания. Ваня тут же очутился рядом со мной и уже начал раскручивать ремень на моих руках, но его грубо оттолкнули.

– Ваня, не надо, – сказал я. – Успеешь.

Охранник догнал своих. Это был словоохотливый Петя с серым удлиненным лицом и желтыми усами. Он деловито помахивал расщепленными наручниками – крабьими клешнями, держал их за кончик, потому как они были в крови. На голубоватом никеле – красные полоски и пятна. Мне таки развязали руки, но прежде чем я успел развести их и размять, с тупым равнодушием защелкнулись кровавые наручники Юрчика.

– Ну, что, теперь меня в расход? – полюбопытствовал я.

– А ты думал – чикаться с тобой будут? – прорычал сквозь зубы Хоменко. Его желтые глаза прошили меня снизу доверху – точно так же он выпустил очередь из своего укороченного фасонистого автомата.

– В машину его! – приказал он и первым направился к «Волге».

И повели меня, повели. Помогли плюхнуться на дерматиновое сиденье, очень дерьмотиновое. Я смог посмотреть в окошко на своих новых, ставших мне такими близкими, товарищей. И лишь на Ване лица не было. Я дружески подмигнул ему, хотя желание было разрядить два магазина. Конечно же, не в Ванечку.

– Кажется, недавно мы уже возили тебя, парниша? – высказал верную догадку серолицый с желтыми спущенными усами. Был он, безусловно, самым гадким среди всех хоменковских шестерок.

Я промолчал. Какая радость точить лясы с бездельниками, если у тебя руки вывернуты наизнанку, то есть костями за спину?

– Недолго музыка играла, – присовокупил свое наблюдение водитель. Он искоса глянул на меня, ощерился, обнажая редкостоящие зубы. Типичная примета балаболов.

Я глубоко вздохнул и впервые пожалел, что не родился глухонемым. А ведь какие перспективы ждали бы меня! В армию бы не взяли, в Афган не попал бы, ходил бы на сходки себе подобных и шевелил с усердием пальцами и губами. Закрыл глаза – и в нирване!

– Говорили тебе, мудило, не задавай лишних вопросов, не лезь не в свои дела, – поучал меня водила, – а ты, шавка месопотамская, полез на шефа! Поучать надумал, порядки свои вводить!