Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых - Пенни Вильсон

О том, что Алексей был тяжело и неизлечимо болен, что жизнь его постоянно находится в опасности, знал Николай II, знала императрица Александра, знали великие княжны, а также некоторые люди из свиты царя. Однако десятки других людей, которые в это время оказались в Спале, не имели никакого представления о том, что случилось, и о том, насколько серьезным стало положение вещей. Трагизм ситуации, продиктованный решением высочайшей супружеской пары скрыть ото всех гемофилию своего сына, означал, что жизнь продолжается, по словам одного из придворных, «так, как если бы ничего не случилось». В головы Анастасии и ее сестер вложили представление о необходимости держать в тайне, скрывать правду обо всем, что касалось здоровья их брата, о необходимости скрывать нервное напряжение и перед лицом надвигающейся катастрофы делать вид, что ничего не случилось. Как вспоминал один из придворных, даже когда их брат лежал на грани жизни и смерти, великие княжны «ни единым словом не вспоминали об этом» {40}.

В течение десяти дней Александра практически не отходила от постели своего сына; единственное облегчение, которое она могла дать ему, сводилось к тому, чтобы быть рядом с ним. Как вспоминала Вырубова, «она не раздевалась, не ложилась в постель и даже не позволяла себе прилечь более чем на час. Час за часом проводила она, сидя рядом с кроватью, в которой в полубреду лежал ребенок, прижавшись боком к постели и подтянув к животу левую ногу… В его напряженном лице не было ни кровинки, оно было искажено страданием, а почти не подающие признаков жизни глаза закатились куда-то под лоб. Однажды, когда император зашел в комнату, он увидел страдания мальчика и услышал, как тот из последних сил стонет от невыносимой боли. Твердость духа совершенно покинула несчастного отца и, горько рыдая, он убежал к себе в кабинет» {41}.

Только еще одно лицо в Спале понимало всю глубину страданий императрицы, это была ее сестра Ирэна, супруга принца Генриха Прусского. Вместе со своим шестнадцатилетним сыном Сигизмундом, которого называли Бобби {42}, она приехала в их охотничий домик на краткий отдых. Ирэна, которая состояла в браке с братом кайзера Вильгельма II, так же как и Александра, являлась носителем болезни (гемофилии), и она передала эту болезнь двум другим своим сыновьям – Вальдемару и Генриху. Так же как и Александра, она знала мучения во время полных неизвестности дней и ночей, когда оставалось только беспомощно смотреть, как без надежды на исцеление страдают ее сыновья. Правда, в отличие от императрицы Ирэна знала и тяжесть утраты, поскольку ее сын Генрих умер в возрасте четырех лет, когда после малозначительного происшествия у него не смогли остановить кровотечение. {43} Эта разделенная боль, эта материнская вина привела к созданию прочной связи между Александрой и Ирэной, которая приехала к ней в Спалу, став для отчаявшейся императрицы другом, небезучастным к ее страданию.

Жизнь продолжалась день за днем: Николай охотился, великие княжны гуляли и играли в теннис, представители польской аристократии приезжали на чайные партии, и высочайшая супружеская пара восседала во главе «совместных со свитой обедов», «полных, по словам одного их придворных, одних и тех же малосодержательных разговоров» {44}. В один из вечеров, когда недуг Алексея достиг кризиса, Анастасия и Мария разыграли для узкого круга зрителей две сцены из комедии Мольера «Мещанин во дворянстве». Две великие княжны были счастливы и шумно радовались своему успеху; Анастасия с энтузиазмом играла свою комическую роль и наслаждалась взрывами смеха, которые прокатывались по залу. Тем не менее Жильяр, который наблюдал за постановкой из одного из боковых крыльев импровизированной сцены, видел, как императрица, которая сидела в первом ряду, смеющаяся и улыбающаяся, буквально через минуту извинилась и, встав, поспешно ушла, бледная и с глазами, расширенными от ужаса, потому что она услышала приглушенные вскрики своего сына {45}.

Наконец обстановка стала настолько серьезной, что, несмотря на свое нежелание, Николай и Александра вынуждены были дать согласие на публикацию медицинских бюллетеней о состоянии здоровья цесаревича, и Россия впервые узнала, что наследник престола серьезно болен, правда, в них не говорилось, что он болен гемофилией. Прошли молебны, и священник согласно канонам православной церкви совершил последнее причастие и прочел отходную молитву умирающему мальчику {46}. В отчаянии императрица послала телеграмму Распутину, умоляя того молиться за здоровье ее сына; на следующее утро он прислал свой ответ: «Маленький не умрет» {47}. И внезапно и совершенно необъяснимо Алексей начал выздоравливать. Александра была убеждена, что ее сына спасла молитва этого крестьянина, и ее вера во всесилие Распутина не допускала никакой критики, а влияние этого крестьянина распространилось на всю жизнь семьи императора.

В 1913 году Россия отмечала трехсотлетие династии Романовых. Морозным утром в конце февраля разбросанные группы людей встали вдоль широких и заснеженных проспектов Санкт-Петербурга, ожидая вереницу экипажей, которые везли императорское семейство из Зимнего дворца в собор Казанской Божией матери на благодарственный молебен. Состоялись приемы и балы, большие театральные представления и концерты, а также тщательно поставленные военные парады; их целью было пробудить верноподданнические чувства у населения империи, которое в массе своей теряло интерес и доверие к правящей династии. Аристократия, укрывшись в тиши своих окрашенных в пастельные тона дворцов, в открытую сплетничала по поводу дружбы Распутина с императрицей и громко, не таясь, задавалась вопросом, спрашивая на французском языке (поскольку ее большинство никогда не снисходило до разговоров на русском), можно ли ее, императрицу, считать совершенно нормальной. Представители знати в сокрушенном отчаянии качали головой, видя, как уходят в прошлое былые блеск и величие императорского двора.

Но Николай и Александра ничего этого не видели. Этой весной они взяли детей и все свое многочисленное семейство в плавание по Волге с посещением прибрежных городов, монастырей и древних крепостей. Ольга Александровна вспоминала, как она с палубы парохода «видела толпы крестьян, которые заходили глубоко в воду», чтобы хоть краешком глаза посмотреть на ее брата {48}. Первого июня они приплыли в город Кострому; здесь в 1613 году прибывшие из Москвы представители Земского собора объявили шестнадцатилетнему боярину Михаилу Романову, который в то время прятался за стенами расположенного в Костроме Ипатьевского монастыря, что он избран царем. В отличие от гнетущей атмосферы, царившей на праздновании в Санкт-Петербурге, здесь Романовы получили действительно сердечный прием: тысячи зрителей, которых сдерживали шеренги солдат в хорошо подогнанных мундирах, выкрикивали приветствия царской семье, что проезжала мимо них в открытых экипажах по улицам, украшенным флагами и арками в гирляндах цветов, а также наполненных звоном колоколов и мелодиями песен патриотического содержания, исполняемых хорами крестьян {49}.

Все, что ведущая замкнутую жизнь семья Романовых могла увидеть своими широко раскрытыми от волнения глазами, служило свидетельством их популярности, свидетельством верности народа своему монарху, а также говорило о несменяемости режима правления. Мерцающие кадры кинохроники, сувенирные гравюры и эстампы, вирированные в коричневые тона фотографии и большие тиражи открыток – они сохранили все это, запечатлев Анастасию, одетую, практически на всем протяжении празднества, в белые платья и в шляпы с перьями, в момент, когда горел желтый сигнал на светофоре времени, в период, который, хотелось тогда в это верить, несет в себе и надежду на лучшее, и веру в незыблемость существующего порядка. Такой видела ее Россия – великая княжна Анастасия, возведенная в идеал и скрытая завесой хорошо придуманных легенд; в глазах общественного мнения она представала восхитительной юной девушкой, образцом добродетели, православной княжной, которая обитает в возвышенных сферах среди дворцов, драгоценностей, среди слуг и балов. Трехсотлетний юбилей наделил императорское семейство аурой очарования, сделал ее сказочной семьей из сказочного мира. Однако под этой обманчиво привлекательной поверхностью, ниже пределов этого безмятежно гордого пространства, клокотал вулкан, огненная лава его восстания и революции плескалась и вскипала с такой безудержной и всевозрастающей энергией, какой в 1913 году никто не мог предвидеть.