Джек/Фауст - Майкл Суэнвик

Глухой и рассеянный старый брат Иероним спешно переходил парк. Несколько молодых мужчин весело окликнули его, но он не заметил. Даже не взглянув на них, он быстрыми шажками поднялся в шлосскирхе, взял у своего служителя ключ и отпер церковные двери. Новость недели распространялась быстро. Двери с грохотом затворились за ним.

Лошадь повозки фыркнула.

Молодой человек хлопнул по своему камзолу обеими руками.

- Вы станете счастливее, когда мы наконец отправимся в путь, - произнес он.

- Ничто не сделает меня счастливее. Ничто… кроме… - Мужчина постарше осекся и вскинул голову, будто услышал предложение. - Да, - произнес он с внезапной силой. - Да, точно, так я и сделаю!

Он поспешно схватил веревку и начал вязать узел. Сбросив капюшон, он, как терьер, начал рыться в мешках и баулах и спустя несколько минут вытащил молоток с квадратной передней частью и тупой задней, гвозди и лист пергамента.

- Подожди-ка здесь, - произнес он.

С большим листом бумаги в руке он поднялся по лестнице, ведущей в церковь замка, по дороге то исчезая в тени, то появляясь снова. Дверь была вся уклеена бумажными листками - объявления об экзаменах, сатирические листки, тезисы, представленные для обсуждения, - один поверх другого, местами до пары сантиметров толщиной. Он начал пригоршнями отрывать их. Затем пятнадцатью сильными ударами молотка прибил плакат. Грохот этих ударов эхом разнесся по городу громче барабанной дроби.

Этот звук вспугнул голубей, и молодой человек нервно оглянулся через плечо. Студент в мансарде поднял взгляд, покачал головой, тяжело вздохнул, отложил в сторону листки с переводом Цицерона и прижал их чашкой для умывания. Брат Иероним слегка нахмурился, полуобернулся, но затем решил, что ему показалось. Больше никто не обратил внимания.

Суровый человек с черной бородой бросил молоток в повозку и взобрался на передок.

- Вот! - громко проговорил он. - Это встряхнет их ничтожный провинциальный мирок! Встряхнет посильнее, чем они встряхнули меня! Я поджег запал бомбы, Вагнер. Весь черный порох мира, если собрать его в этой церкви, не произведет взрыва и вполовину такого грандиозного, как мой.

И он стал дожидаться вопроса, ибо не сомневался, что его зададут.

Однако Вагнеру не было нужды спрашивать или знать, о чем говорилось в плакате или что он вообще означал. Он больше не ощущал ни следа страха или недоверия; полет на «Дедале» восстановил его утраченную веру в Фауста. Он пережил нигредо недоверия и вышел из него с верой сильной, как никогда. Теперь он твердо знал, что больше не усомнится в своем учителе.

В церкви брат Иероним упорно смотрел на один особенный угол витража «Святой Сераний», ожидая, что луч света ударит именно туда . Таков был его особый дар - определять точный момент рассвета, несмотря на смену сезонов, даже в очень облачные дни, и хотя косноязычный брат Иероним не смог бы точно объяснить, как он это делал, - благодаря этому умению он снискал свою толику славы. Когда он определял, что момент настал, то хватался за веревку колокола и тянул. Колокол сопротивлялся, покачивался, дребезжал. Но брат Иероним уверенно держал веревку своей старческой мозолистой рукой, снова тянул, тащил, отпускал. Он слышал колокол очень слабо, словно тот звучал под водой, а били в него тритоны в далеком городе атлантов. Однако он чувствовал его вибрацию. Это-то он ощущал, как любой другой человек.

Когда колокол зазвонил, Вагнер посмотрел наверх. Фауст не обратил внимания.

Из ворот к Косвигу донесся стон дерева и металла. Стражник отпер городские ворота для проезда в дневное время. Снаружи мир казался ярким от надежд. Солнце уже поднялось.

Утро наступило.

Фауст взобрался в повозку. Он громко шмыгнул носом и натянул поводья. Лошадь навострила уши и приподняла тяжелое копыто.

Повозка покатила прочь от церкви, проехала через ворота и двинулась по дороге прочь от города. На левой половине дверей церкви, оставшейся позади, белел прямоугольник плаката. На нем были аккуратно, но в странном расположении начертаны пером сто с лишним квадратов, объединенных в девять рядов, впрочем, не все из них длинные. В каждом квадрате стояли цифры и символы, в определенных местах стояли обозначения величины атомного веса, валентности, электронных оболочек и подобной эзотерики, чтобы человек посвященный и знающий сумел расшифровать применение и значение этой таблицы. Над всем этим превосходнейшим готическим почерком Фауста бежал заголовок: ПЕРИОДИЧЕСКАЯ СИСТЕМА ЭЛЕМЕНТОВ.

На второй вечер своего пребывания в Нюрнберге Фауст отправился на прогулку с дьяволом. Они пошли на восток, миновали монастырь Святой Екатерины, где держали свои певческие школы мейстерзингеры [13], и направились туда, где укрепленные стены были пробиты ради двух притоков Пегница, так что в самом сердце города образовался узенький зеленый островок. Шесть прочных мостов позволили разбить там парк и луга общего пользования; и они перешли через один из них. Солнце только что село, погода была прекрасная, воздух чист, краски - мягки, и башни городской стены - легендарные башни, гордость горожан, всего триста шестьдесят пять, по количеству дней в году, - представали во всей своей красе. Была суббота, и все достойные люди вышли прогуляться и себя показать, хоть и одетые не совсем пышно, дабы не нарушать законы, регулирующие доходы населения.

Ты слушаешь меня, - проворчал Мефистофель, - но не пользуешься моими советами.

- Они нам совершенно непонятны, - проговорил себе под нос Фауст, кланяясь проходящему мимо бюргеру, который ответил ему учтивым поклоном.

Ты похож на мальчишку, который так рвется построить шалаш на дереве, что лезет в сад еще до того, как дуб пророс из желудя. Весьма неразумно считать, что тебе удастся произвести революцию в науке вашего мира, не усовершенствовав сперва технологию. Если ты попытаешься построить свой шалаш сейчас, то лишь потопчешь семена.

- Я ученый, а не слесарь.

Чтобы переделать мир, помимо книг, требуются и молотки; нужно не только болтать, но и попотеть. Революция - это не пирушка на природе. Ты можешь приводить сколько угодно самых разумных доводов, но все твои изящные рассуждения не убедят ровным счетом никого. Вера требует демонстраций, а для них тебе понадобится циклотрон.

- Оставь эти тщетные попытки убедить. Лучше развлеки меня.

О, запросто!

Этим вечером Мефистофель предстал в обличье татуированного американского дикаря: из одежды - только набедренная повязка, в растянутые мочки ушей вставлены деревянные круги. С собой он нес длинное копье и небольшой кожаный мешочек, свисающий с ремня на шее. По бокам голова была выбрита наголо, а из хохолка торчали перья попугая макао; зубы же были подточены так, что стали острыми. Но при этом его манера держаться, жестикуляция и горделивый взгляд были просты и непринужденны, поэтому он являл собой необычную смесь благородства и звериной чувственности.