Сезон отравленных плодов - Вера Богданова

Совсем ты как папаша.

Когда Даше исполнилось тринадцать, она впервые кончила.

Они с мамой приехали к бабушке на дачу, хоть мама и клялась, что в «той развалине» ноги ее не будет: ей не нравилось, что дом старый, холодный, и ночью по углам скребутся мыши. К тому же мама с бабушкой всегда ругались, и этот день не был исключением.

Началось все с того, что бабушка сказала маме посолить воду для макарон, а мама ответила, что солит макароны только после, когда они уже готовы. Все это скатилось к Дашиному папе и отцу Ильи, сплошь алкаши и наркоманы, ты никогда никого не слушала, кого только ни приводила к нам домой, боже, боже! Крольчиха – тетя Света – пыталась их помирить, а Даша устала это слушать и поднялась на второй этаж. Там пахло пылью, старым деревом, бумагой. Обои были разрисованы цветными карандашами – наверное, Женей. Наскальная живопись от пола до низкого скругленного потолка: солнца, девочки в платьях, дома, машины, полусодранные наклейки от жвачек.

Женя стояла к Даше боком, застегивала лифчик. Это завораживало – то, как косой синеватый свет касался ее кожи, полукружий тяжелых, совсем женских грудей, указывающих сосками вперед, узкой талии. Живота с большой родинкой у пупка. Живот чуть подрагивал от дыхания, и Даше вдруг захотелось влиться под Женину кожу. Она хотела быть с ней, а может, ею? Она не понимала.

Женя подняла взгляд и, заметив Дашу, повернулась к ней спиной. А Даша торопливо спустилась, будто увидела что-то стыдное и неприличное, хотя это было самым прекрасным из всего, что она помнила и знала.

Ночью Даша представила, как Женя склоняется над ней так, что ее груди покачиваются над Дашиным ртом, задевая губы сосками, а после ведет пальцами по животу – Даша это видела в одном из фильмов – и трогает ее внизу. И Даша трогала себя между ног, а после кончила.

Женя склонялась так к Илье, держала пакет с замороженным мясом на его глазу. Они не смотрели друг на друга, просто соприкасались телами – голое Женино плечо с рукавом его черной футболки. Но одно это – и тишина в сарае – дало Даше понять ее бесповоротный проигрыш. Сначала захотелось оттащить Женю, она же не для Ильи, он гадкий. Хотелось больно дернуть ее за руку, чтобы посмотрела и наконец увидела. Хотелось сказать: «Я слышала, как вы возвращались ночью. Ты знаешь, что у него девушка в школе есть? И не одна, а целых две, первую зовут Лена, вторую Лиза, блондинка и брюнетка, и обе не похожи на тебя».

«Дура малолетняя, – сказала мама про Женю, когда они ехали обратно в электричке. – Что из нее вырастет – не знаю». А Даша кивала, желая хотя бы так сделать им больно, – Жене, которая осталась за много километров ж/д путей, быстро удалялась, превращалась в незначительную, но все еще болезненную точку, и Илье, который дергался от каждого маминого слова, будто ему засаживали под ногти иглы. Щурил свои подбитые глаза.

Даше это нравилось. Да, мама, да, говорила она, чувствуя, как в груди распускается злой обжигающий цветок, как сладко становится от этой злости, а мама распалялась. Ей нравилось, когда ее слушали.

Вечером Даша отпрашивается к Ольке. Хватает две слойки в палатке с Винни-Пухом и рысцой бежит по Инициативной мимо рынка на Октябрьский проспект.

Оля живет в пятиэтажке напротив городского парка. Домофон не работает, но дверь кто-то уже отжал и подпер кирпичом, чтобы не закрывалась. Оля выглядывает после третьего звонка, в майке и трусах. Один глаз у нее с зеленым веком и густо прокрашенными ресницами, другой еще мал и бледен, короткие волосы взъерошены. На губах ярко-сливовая помада. Даше очень нравятся Олины губы – аккуратный, чуть брезгливый бантик.

– Я думала, ты через неделю вернешься. – Оля запускает Дашу внутрь.

Даша протягивает слойку, другую жует сама, стоя на коврике и не разуваясь, ждет.

– Мать, как обычно, поскандалила со всеми, – говорит.

Оля не удивлена. Она докрашивает глаз, мажет тональником прыщи на бледном, легко краснеющем и обгорающем лице, попутно шепчет: «Я тебе такое расскажу, ты просто охренеешь!» Откусывает слойку, влезает в джинсы, застегивает браслеты на плотных запястьях – руки у Оли большие, кость широкая, фигура спортивная. «Доска», как называет ее Дашина мать. «У вас компания досок, забор собрать можно».

Даша с Олей познакомились в первом классе. С тех пор они висят на телефоне каждый день, прочно соединенные проводами и невидимыми сигналами. Могут обсуждать что угодно, могут, не прерывая звонка, делать уроки, молчать. Они друг друга понимают и без слов.

Даша с Олей друг за друга горой. В том году Даша сцепилась с одной бабцой, та назвала Олю шалавой. Ну и получила, короче, Даша подкараулила ее у школы. Поговорила с ней, толкнула пару раз так, что бабца упала. Но до драки не дошло. С Дашей не связываются обычно.

Из кухни выглядывает Олина мама в халате в горох, в руке дымится сигарета.

– Дарья, привет. Суп с лапшой будешь?

– Мам, какой суп? Мы уже уходим. – Оля зашнуровывает кроссовки, резко затягивает узел. Курить хочет, это понятно. Даша тоже мнет в кармане сигарету – купила на рынке поштучно.

– Ну а вдруг Дарья голодная. – Олина мама выдыхает дым, указывает сигаретой на Дашины «камелоты». – Не запарилась в этих чоботах?

Все хорошо, отвечает Даша, хотя в «камелотах» и правда жарковато, носки промокли от пота. Но с сарафаном ботинки смотрятся круто. Чего не сделаешь во имя красоты.

«Камелоты» купила бабушка весной. Получив пенсию, она вызвонила маму. Мама ворчала, проклинала, но все же привезла Дашу в Москву. Бабушка отвела Дашу в Дом обуви, где та сама выбрала черные высокие ботинки на шнуровке, тяжелые, как гири, – модный восторг. Дома им с бабушкой, конечно, досталось: мама назвала Дашу «недоделанным скинхедом», все порывалась их выкинуть, кричала, чтобы «это говно» вернули в магазин, но бабушка устроила ответный скандал, совсем как встречный пал. Даша заревела, и маме пришлось отступить.

Теперь она просто фыркает при виде Даши в «камелотах». А Даша старается их не снимать и дома не оставлять. Один раз кошмар приснился: что вернулась из школы, а мать все-таки их выбросила, и остались только сиротливые растоптанные сапоги с солдатским плоским мысом.

– Муж твой будет большим человеком со связями, Даша. Я это видела сегодня, – говорит ей Олина мама напоследок. – Король Жезлов выпал. Может быть, военный.

Оля стонет и выталкивает Дашу из квартиры. Когда они выходят из подъезда, сразу закуривает, яростно чиркая дешевой зажигалкой, пытаясь высечь из нее язычок пламени и ругаясь, что потеряла «крикет».

Олина мама много ей разрешает: курить в подъезде (все равно будешь это делать, если захочешь, так она говорит), гулять допоздна, оставаться на ночь у друзей. Дашу пока вот так не отпускают, Дашина мама называет Олину маму ебанутой.

Еще Олина мама работает экстрасенсом: гадает на Таро и кофейной гуще, составляет натальные карты и говорит с душами умерших – недорого. В ее кухонный офис прокрадываются бабушки и девочки, дядьки в костюмах и женщины в слезах, они что-то шепчут, а Олина мама им спокойно отвечает, палит ладан и свечи, а иногда включает на стареньком кассетнике музыку монахов из Тибета. Что-то из этого срабатывает точно, потому что клиенты уходят довольными всегда. Это Даше нравится.