Жук - Ричард Марш

сказала это так, словно была мне сестрой – старшей сестрой. Меня это потрясло. В этот момент к нам подошел Хартридж, чтобы напомнить, что следующий танец Марджори обещала ему. Я решил воспользоваться ситуацией, чтобы ретироваться, сохранив остатки достоинства. Большие пальцы Хартриджа, как обычно, были засунуты в карманы жилета.

– Мисс Линдон, если не ошибаюсь, сейчас наш с вами танец.

Она кивнула в знак согласия и встала, чтобы опереться на протянутую руку Хартриджа. Я же ушел, не сказав более ни слова.

Пересекая холл, я столкнулся с Перси Вудвиллом. Он был в обычном для себя состоянии легкого подпития и глазел по сторонам с таким видом, будто подевал куда-то бриллиант «Кохинор» и не в силах вспомнить, где тот может находиться. Увидев меня, он ухватил меня за рукав.

– Послушайте, Атертон, вы не видели мисс Линдон?

– Видел.

– Не может быть! Вы серьезно? Боже милостивый! Где же? Я искал ее повсюду, кроме погребов и чердака – и уже собирался осмотреть и их. У меня с ней назначен танец.

– Значит, она перенесла вашу очередь.

– Нет! Невозможно! – Открытый рот Вудвилла принял форму буквы «О». Глаза его тоже широко раскрылись и округлились. Он выронил монокль, который цокнул о пуговицу рубашки. – Полагаю, это я ошибся. Видите ли, у меня в программке все перепуталось. У меня с мисс Линдон назначен либо последний танец, либо этот, либо следующий. Мы вроде бы обо всем договорились, но провалиться мне на этом месте, если я помню, о чем именно. Взгляните-ка сюда, мой дорогой, и скажите, какой из этих танцев, по-вашему, мой.

Я «взглянул» – собственно, у меня не было выбора, поскольку Перси держал программку прямо перед моим носом, так что мне оставалось лишь выполнить его просьбу. Одного беглого взгляда на этот любопытный документ оказалось достаточно. Мне было хорошо известно, что бальные программки некоторых мужчин напоминают картины импрессионистов. Но та, что продемонстрировал мне Перси Вудвилл, выглядела так, словно поработавший над ней последователь стиля импрессионистов разрисовывал листок в состоянии помешательства. Программка была исписана какими-то иероглифами, но сказать, имели ли они какой-нибудь смысл, было невозможно. Тем более странно было предполагать, будто я мог бы что-то разобрать. Ведь это не я их изобразил! Нет, Перси Вудвилла определенно и с полным основанием можно было назвать чемпионом среди путаников.

– Я сожалею, дорогой Перси, что не являюсь экспертом в расшифровке клинописи. Если у вас есть сомнения по поводу того, какой именно из танцев обещан вам, лучше всего поинтересоваться у самой леди – думаю, ей это польстит.

С этими словами я оставил моего собеседника одного и отправился искать свое пальто – мне не терпелось поскорее выйти на улицу и вдохнуть свежего воздуха. Что же касается танцев, то в тот момент они были мне ненавистны. Когда я был уже неподалеку от раздевалки, меня остановила Дора Грэйлинг.

– Вы что же, забыли, что этот танец наш с вами?

У меня в самом деле это напрочь вылетело из головы. И, должен признаться, я не испытал никакой радости от того, что мне напомнили об этой договоренности. При виде мягких черт лица Доры, ее милых серых глаз я почувствовал, что заслуживаю хорошего пинка. Она была просто ангелом, одной из самых замечательных девушек, с которыми я был знаком, – но в тот момент я находился не в том настроении, чтобы общаться с ангелами. С одной стороны, в моем состоянии я, скорее всего, просто не смог бы выдержать танец до конца и закончил бы его раньше времени. С другой стороны, из всех женщин, живущих на земле, Дора Грэйлинг меньше всего заслуживала подобного позора. Так что мне пришлось повести себя как неучтивый грубиян.

– Прошу меня простить, мисс Грэйлинг, но я что-то неважно себя чувствую. Полагаю, на сегодня с танцами мне лучше закончить. Доброй ночи!

Глава 11. Полуночное происшествие

Погода на улице была под стать моему настроению. Я находился в отвратительном душевном состоянии, и ночь тоже выдалась омерзительная. Резкий северо-восточный ветер задувал с такой силой, словно всерьез пытался содрать с меня кожу, и то и дело хлестал меня по лицу ледяными брызгами дождя, норовя угодить в глаза. В такую погоду хороший хозяин даже собаку не станет выводить на прогулку. Неудивительно, что ни одного кеба вокруг не было и в помине. Так что мне ничего не оставалось, как идти пешком.

Так я и сделал.

Я зашагал по Парк-лейн, подгоняемый в спину ветром и ежась от капель дождя, покалывавших мою шею. При этом мне никак не удавалось избавиться от мыслей о Доре Грэйлинг. Мне было стыдно за мое хамское поведение. Если есть более недостойный поступок, чем сначала договориться с леди, чтобы она включила вас в свою программку танцев на балу, а затем отказаться от своих намерений и не выйти на площадку танцзала, то мне хотелось бы знать, какой именно, – просто для сведения. Скажу прямо, если бы кто-то из моих знакомых мужского пола признался в подобном, я прервал бы с ним всякое общение. Мне даже захотелось, чтобы кто-то перестал общаться со мной – интересно посмотреть, как это делается.

И во всем этом была виновата Марджори – во всем! Во всех моих прошлых, настоящих и будущих неприятностях! Я был знаком с ней и тогда, когда мы оба носили детские костюмчики (я в то время довольно часто шалил и нарушал общепринятые правила поведения), и тогда, когда она стала одеваться как подросток, и тогда, когда она, повзрослев, перешла на длинные платья. И на протяжении всего этого времени я был уверен, что люблю ее. Тот факт, что я никогда ни словом не упоминал об этом, объясняется просто – я стеснялся своего чувства и предпочитал, фигурально выражаясь, скрываться, словно червь в грязи[4] – так, кажется, сказано в «Двенадцатой ночи».

В любом случае я был совершенно уверен, что, если бы у меня возникло хоть малейшее подозрение, что Марджори всерьез может рассматривать возможность брачного союза с таким человеком, как Лессингем, я бы давным-давно открыл ей свои чувства. Лессингем! Да ведь по возрасту он годился ей в отцы – и уж, во всяком случае, был намного старше меня. И потом, он ведь отпетый радикал! Да, конечно, в некоторых вопросах я тоже придерживаюсь убеждений, которые многие люди назвали бы радикальными. Но в любом случае я не был настолько радикально настроен, как Лессингем. Слава небесам, нет! Конечно, вне всякого сомнения, я восхищался отдельными чертами его характера – но лишь до того момента, когда узнал о нем все. Я даже готов признать, что он по-своему человек способный – еще раз подчеркну, по-своему! Совершенно в ином ключе, нежели я. Но даже подумать о нем и такой девушке, как Марджори Линдон, как о паре – это, на мой взгляд, было просто нелепо, абсурдно! Да ведь Лессингем – сухарь из сухарей! Он холоден, словно айсберг. Он всего лишь политик – и только. Он в роли любовника? Да это стоит рассматривать разве что как шутку, которой можно рассмешить до слез весь британский парламент. И по своему воспитанию, и по своей природе Лессингем был неспособен к этому – предполагать иное было бы попросту несусветной глупостью. Ни в его голове, ни в его душе не было ничего, кроме политики.

Что же моя Марджори (кто бы что ни говорил, я продолжаю и буду продолжать считать ее моей) могла найти в таком сухом и нудном типе, как Лессингем, которого, по моим понятиям, невозможно ни на мгновение представить в роли ее мужа?

Предаваясь таким грустным размышлениям, для которых порывистый ветер и дождь были идеально подходящим фоном, я продолжал идти по тротуару. На углу я перешел на другую сторону улицы, обходя больницу и направляясь к площади, и вскоре оказался у дома Святого Пола Лессингема. Тут я, не придумав ничего умнее, вышел на середину мостовой и принялся сыпать проклятиями в адрес его самого и его жилища. Думаю, что если бы кто-то решил, что подобные действия характерны для меня, ему нетрудно было бы прийти к следующему выводу: ничего удивительного, что Марджори пренебрегла мной.

– Я вам желаю, – орал я в полный голос (только представьте себе, как это выглядело со стороны), – чтобы ваши сторонники и в палате общин, и за ее пределами перестали видеть в вас своего лидера! Пусть ваша партия создаст себе других кумиров! Пускай все