Эльфред. Юность короля - Вера Ковальчук

— Вперед! — крикнул он, выделив взглядом датчанина в кольчуге и широком золотом ожерелье поверх доспеха. — Туда. Уэссекс и король Этельред!

— Уэссекс и король Этельред! — с ревом проорали его конники.

Норманны отпрыгивали с пути конного отряда, выстроившегося в узкий клин, те, кто не успевал отпрыгнуть, получали мечом по голове. Впрочем, далеко не все оказались бессильны противостоять конным воинам. Один из норманнов подставил мечу Эльфреда свой щит, а потом тем же щитом, шагнув, хлестнул по морде жеребца. Конь, испуганный, ослепший от боли, встал на дыбы, и принц не удержался в седле.

Но он настолько уверенно чувствовал себя верхом, что не свалился на землю со спины заметавшегося в безумии коня, а приземлился очень ловко, на ноги, и даже свой щит не потерял. Датчанин налетел на него сразу, как только сапоги Эльфреда коснулись ископыченной влажной земли. Принц едва успел подставить щит. Удар, пришедшийся по умбону, был очень силен, младший брат уэссекского короля поневоле шагнул назад, и еще раз, потому что не успел нанести ответный удар.

Стремительно, словно молния, мелькнула мысль, что надо взять себя в руки, и принц атаковал уколом меча, хотя кончик у оружия был таков, что пробить доспех было невозможно — скругленный и затупленный. Эльфред и не надеялся наколоть врага на свой меч, он хотел лишь отогнать его прочь. Датчанин и в самом деле шагнул назад, дав молодому саксу возможность собраться с мыслями и напасть. Поединок пошел так, как происходили сотни и тысячи поединков в Скандинавии и Британии, в Галлии и Италии. Выглядел он, как обычный обмен ударами, каждый из сражающихся принимал вражеское оружие на щит, причем старались подставлять щит умбоном, потому что деревянный круг был хрупок, и лишь металлическое полукружье, защищавшее руку, обещало надежную защиту. Грохот клинков о щиты продолжался до тех пор, пока у одного из противников не заканчивались силы, и он делал ошибку.

Но воины были весьма выносливы, а затягивать схватку в общем бою не следовало. В любой момент откуда-нибудь сзади мог подкрасться датчанин и, не церемонясь, прервать поединок. В какой-то момент, отбив удар чужого меча, Эльфред резко нагнулся и секанул норманна под щит. Металл клинка вошел во что-то неподатливое, должно быть, располосовал сапог. Принц ударил слабо — иначе не получилось бы, слишком неудобное было положение — и ногу не отрубил. Но и того, что он сумел, оказалось достаточно.

Датчанин пошатнулся, пропустил свой черед, и теперь уже сам с трудом отразил атаку. Его начало вести в сторону, а по рассеченному сапогу потоком текла кровь. Теперь можно было просто ждать, когда он потеряет побольше крови и свалится с ног. Но у Эльфреда не было времени. Он закружил вокруг северянина, то и дело пытаясь толкнуть его своим щитом, уверенно отбивал слабеющие удары и скоро сшиб датчанина с ног. Из-под наглазий шлема на него взглянули тускнеющие голубые глаза.

Принц нагнулся и дорезал врага. Потом толкнул его ногой в плечо и сорвал с одежды золотую фибулу. Драгоценность с одежды побежденного — символ победы и возможность украсить себя почетным трофеем. Так считали кельты, предшественники и предки саксов. Вряд ли принц мог себе представить, как древен обычай, который он сейчас припомнил, да его это и не интересовало. Сунув вещицу в пояс, Эльфред заспешил схватиться со следующим противником.

Он и на этот раз недолго оставался в одиночестве. Вскоре рядом вырос Алард, а по другую руку — Кенред, воин молодой, но уже отличный мечник. Он был моложе Эльфреда на два года, но оттого, что росли вместе, привык смотреть на принца снизу вверх, как будто тот был старше его на много лет. К тому же сын кузнеца и служанки королевы Осбурги признавал за Эльфредом право на главенство еще и потому, что тот носил титул и принадлежал к высшей знати Уэссекса.

Младший сын короля Этельвольфа не сомневался — Кенред будет верно служить ему и впредь. Он держал юношу при себе, и теперь был рад увидеть его рядом.

Сражаясь в битве, сложно сказать, на чью сторону склоняется удача. Именно потому предводители и устраиваются обычно на холмиках, откуда поле боя видно, как на ладони. Но холмиков поблизости не оказалось, и оба короля пожелали принять участие в схватке. Слишком тонка и уязвима грань между победой и поражением, слишком слабо прикосновение удачи. Порой какая-нибудь мелочь способна поколебать чашу весов — чей-то испуг, чья-то бредовая фантазия. Лишь малой искры паники может быть достаточно, чтоб битва была проиграна. А чтоб не допустить рождения страха из искры сомнений, нужно заставлять людей погромче орать. Когда орешь — не думаешь.

— За короля и Уэссекс! — вопил Эльфред, подавая окружающим пример.

Крик не мешал ему сражаться. К тому же теперь по обе стороны от него шли верные ему воины, оба — не из слабого десятка. Алард прекрасно владел щитом, не раз и не два клинок датчанина, направленный в принца, сталкивался с его умбоном. Что же до Кенреда, то он, молодой, подвижный и пьянеющий от бешенства боя, атаковал любого встречающегося врага с таким наслаждением, словно более приятного занятия даже не представлял.

В обычной жизни Кенред был покладистым и добродушным парнем. Он совсем не любил убивать. Но в бою в нем просыпался зверь, таящийся в глубинах подсознания. Он рвался с повода и скалил окровавленные зубы, а парню из Ванатинга (Кенред, как и многие люди Эльфреда, был уроженцем этой большой деревни) приходилось подчиняться. На другой день он в смущении выслушивал похвалы своей ярости и мощи.

Алард же всюду был одинаково невозмутим. Иногда он от натуги скалил зубы, но глаза его оставались холодными и вдумчивыми. Улучив миг, Эльфред обернулся и весело крикнул ему:

— Так ты всякий раз в битве даешь мне убить одного врага, а потом вырастаешь, как из-под земли?

— За тобой, твое высочество, не угонишься.

Усталость, как таковая, в бою не чувствовалась. Просто в какой-то миг воин начинал замечать, что руки больше не поднимаются, и ноги почему-то слабеют. Некоторые на четвереньках выползали из боя — не раненые, но смертельно уставшие. Эльфред никогда не испытывал ничего подобного, он знал — стоит сделать над собой усилие, и все пройдет.

Он остановился, лишь когда заметил — датчане отходят. Они не бежали, и никто, даже самый наивный человек, не поверил бы, что это бегство. Просто в какой-то момент они начали пятиться, собираться в группы, и, прикрывшись щитами, ощетинившись оружием, неспешно шагали по лугу, к замку Скнотенгагам. Их движение почему-то напоминало кольца змеи, чье тело неторопливо втягивается под камень. Саксы не преследовали датчан. Короли не поспешили отдать такого приказа, а если бы даже отдали, то Бог его знает, подчинились бы воины или нет. Кое-кто, подняв голову, заметил, что солнце давно встало и подбирается к полуденной черте. Норманны решили, что с них хватит — тем лучше.

На этот раз лагерь разбили не на берегу Тренда, а чуть в стороне. Лучше всего подошел бы луг, развернувшийся во всю ширь перед крепостью, но на поле боя армия не вставала на отдых по множеству причин. В частности и потому, что на залитой кровью, усыпанной мертвыми телами траве неудобно ночевать. На следующий день, если битва не продолжится, предстоит еще заниматься похоронами. Лагерь перенесли на край луга, оттуда Скнотенгагам был виден неплохо, хоть и не целиком.