Дьяволы дня «Д» - Грэхем Мастертон

Мадлен крепко сжала мою руку.

– Что это? – произнесла она дрожащим от страха голосом. – Ден, что это?

Отец Энтон снял очки и сложил их с тихим щелчком. Он смотрел на нас покрасневшими от усталости и холода глазами, но лицо его жило человеческим состраданием и религиозной силой. Он уже семьдесят лет был священником – в два раза дольше, чем каждый из нас прожил на свете, и несмотря на то что он был очень старым, за те семьдесят лет он повидал достаточно чудес и дьявольских ужасов, и это придавало ему сил, а нам тут хвалиться было нечем.

– Это как раз то, что я подозревал, – сказал он.

Я поднял брови.

– Вы что-то подозревали? Вы хотите сказать, что догадывались вот об этом и раньше?

Он кивнул.

– Это было после нашего разговора, после того как мы поговорили о тринадцати танках. Я провел что-то около часа, просматривая Pseudomonarchia Daemonum, и натолкнулся на небольшое упоминание о les treize diables de Rouen.[30]Но там очень мало, очень мало информации. Но, кажется, именно это имел в виду Жан Вьер, говоря, что в 1045 году город Руан был запуган тринадцатью дьяволами, которые вызывали огонь, эпидемии, страдания и бедствия. Это были тринадцать прислужников Адрамелека – восьмого демона в иерархии злого сефирода и великого Канцлера Ада.

Я залез в карман за своей потрепанной пачкой «Лаки Страйк» и сказал:

– Это необычно – встречаться с командой из тринадцати дьяволов?

– Ну, в некоторой степени.

– Но что тринадцать дьяволов из одиннадцатого века делали в тринадцати американских танках Второй Мировой Войны? Это вздор.

Отец Энтон пожал плечами.

– Я не знаю, мистер Мак-Кук. Возможно, если бы знали ответ на это, мы бы знали ответы на все что угодно.

– Что случилось с руанскими дьяволами? – спросила Мадлен. – Говорит книга об этом?

– О, да. Они были заключены в темницу могущественным заклинанием, которое наложил на них средневековый экзорсист Корнелиус Прелати. Книга написана на древнефранцузском, так что несколько сложно точно понять, каким образом и на какой срок. Но там встречается слово coude,[31]которое, я думаю, прежде всего, подразумевает, что дьяволы были заперты тесно друг с другом, так что терлись своими локтями. Однако, когда я увидел этот мешок, я осознал, что могла бы быть какая-то связь. Французское слово coudre, как вы, monsieur, знаете, означает «зашивать».

– Дьяволы были зашиты в мешки. Точно так же, как и этот, – прошептала Мадлен.

Отец Энтон промолчал и лишь поднял руки, будто говоря: c'est possible.[32]

Долгое время мы простояли вокруг костей в тишине. Наконец Мадлен сказала:

– Хорошо, но что же надо делать?

Отец Энтон засосал воздух между своими плохо пригнанными протезами.

– Мы должны распределить останки по всей округе, как советует кабалистика. Но, конечно, мы не можем делать это сегодня вечером. В любом случае, я буду должен обзвонить все заинтересованные церковные власти и попросить разрешения на подобное захоронение.

– Это может растянуться навеки.

Отец Энтон кивнул.

– Я знаю. Но боюсь, что это необходимо. Я не могу закопать кости такой твари на святой земле без ведома церкви.

Мадлен взяла меня за руку, очень естественно, очень легко и очень нежно.

– Ден, – сказала она, – по-видимому, ты должен остаться с отцом Энтоном на ночь. Я бы не хотела, чтобы он оставался с этой штуковиной наедине.

Отец Энтон улыбнулся.

– Очень приятно чувствовать вашу заботу. Но вам действительно не стоит беспокоиться.

– Нет, нет, – вмешался я. – Я с ней согласен. Если вы не возражаете.

– Конечно нет. После ужина мы сможем сыграть в шахматы.

– Я отвезу тебя домой, – сказал я Мадлен.

Отец Энтон выключил свет в комнате, и мы на мгновенье задержались возле двери, посмотрев в кромешную тьму, где лежали останки демона. Я мог бы поклясться, что почувствовал слабое дуновение, несшее тот самый кислый дух, которым был пропитан танк. Конечно, это было невозможно: в комнате не было окон. Но все равно было это странное, беспокойное чувство, как будто ты проснулся среди ночи от дыхания из ноздрей какой-то твари возле самой твоей щеки.

Отец Энтон закрыл тяжелую дверь и запер ее на ключ. Затем он встал возле нее, перекрестился и произнес молитву, которую я еще ни разу за всю свою жизнь не слышал.

– О, дьявол, – шептал он, – ты, который не прикасался к пище, не пил воды, не пробовал рассыпанной муки и не знал святого вина, оставайся внутри, – я приказываю тебе. О, ворота, не открывайтесь без моего разрешения; о, замок, держись крепко; о, порог, стой нетоптанным. Ибо скоро наступит Божий день, когда мертвые встанут и превзойдут живых, ради имени Его, аминь.

Старый священник снова перекрестился, Мадлен тоже. И я сразу же захотел, чтобы и у меня была такая вера, – такая вера, которая дала бы мне слова и деяния, которые защитили бы меня от дьяволов ночи.

– Идемте, – сказал отец Энтон. – Наверное, вы не откажетесь от кальвадос, прежде чем повезете мадемуазель Пассарелль домой.

– Думаю, что я смог бы его употребить, – сказал я в ответ, и мы двинулись вверх по лестнице, лишь раз обернувшись на дверь, за которой находились кости демона.

После выпивки и пирогов, я повез Мадлен по улицам Понт Д'Уолли, на ферму к ее отцу. Снег притих, и долина Орне была теперь тихой и холодной, а горы, окружавшие реку, стояли, словно покрытая белыми чехлами мебель. Поднималась бледная луна, еще более слабая, чем прошлой ночью; седые от снега поля были украшены узорами из следов птиц и горностаев.

Я остановил машину у ворот. Мадлен застегнула пальто.

– Ты не зайдешь? – спросила она.

– Может быть, завтра. Я обещал отцу Энтону партию в шахматы. Думаю, он это заслужил.

Она кивнула и дотянулась до моей руки.

– Я не знаю, как вас обоих благодарить. Словно огромный вес свалился с плеч моей семьи. – Я потер глаза. После того, что мы сделали сегодня днем, я чувствовал и физическое и умственное переутомление. Руки ныли от всей той работы стамеской и молотком, а на мозги все еще действовали несколько минут, проведенные в танке.

– Поблагодаришь меня завтра, когда, в первую очередь, я смогу решить, для чего, черт возьми, я хотел это сделать.

Она улыбнулась.

– Мне казалось, американцы помощники по своей природе.