Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943-1945 - Дитер К. Хуцель

Внезапно два кабельных разъема, идущих от высокой мачты, отсоединились от приборного отсека, расположенного возле носовой части ракеты, качнулись в сторону и отклонились по дуге в сеть. Почти одновременно с огромной скоростью в хвостовой части ракеты начало формироваться пламя – если точно, то за одну тридцатую секунды. Сильнейшее пламя превратило газ и пыль в пышные облака на стартовой площадке и высоко в воздухе. Поток горячего воздуха ринулся в туннель. Ракета стала медленно подниматься над облаком пыли и газа – передо мной было, безусловно, самое захватывающее зрелище, какое я когда-либо видел. Трудно описать звук; воздух был наполнен осязаемым, мощным шумом. От его силы вибрировало все тело.

Сразу же после подъема ракеты все, кто был рядом со мной, бросились вперед – к концу туннеля, чтобы не терять из виду восходящую ракету. Я следил за ней немного с опаской, для меня многое было в новинку. Выглядывая из туннеля, я увидел А-4, поднимающуюся под крутым углом. Ее пламя, теперь не ограничиваемое пламеотражателями, превратилось в узкий, светящийся шлейф длиной с саму ракету. Почти полупрозрачное пламя, выходящее из камеры ракетного двигателя, было ярким, желто-оранжевым на конце. Рев сменился резким обертоном. Я получил подтверждение расхожей фразы о том, что ракета – это длительный взрыв.

Звук начал стихать. Люди из центра управления тоже вышли на улицу и стояли, подняв голову. Некоторые смотрели в бинокль.

Ракета находилась на высоте примерно 300 метров и уже начала отклоняться в северо-восточном направлении.

– Ракета вышла на запланированную траекторию, – заметил стоящий позади меня инженер.

Все вокруг, согласившись с его словами, вышли на стартовую площадку – дальше от диспетчерской и туннелей. Опасность падения ракеты на стартовую площадку миновала.

Вскоре звук ракеты стал настолько отдаленным, что можно было разговаривать в обычном режиме.

Вдруг, словно сделанный гигантской рукой, на голубом небе появился белый след – ракета вошла в слои холодного воздуха.

– Инверсионный след, – сказали почти одновременно полдюжины инженеров, словно окончательно подтверждая, что все в порядке.

Так же внезапно, как появился, инверсионный след стал исчезать. В этот момент ракета исчезла из вида. Пока я тщетно искал ее на небосклоне, инверсионный след медленно деформировался, распался на фрагменты и пропал. Потом появился еще один короткий инверсионный след, а затем исчез. Кто-то закричал:

– Выключение двигателя – 63 секунды!

Двигатель выключился, но отдаленный грохот еще какое-то время отчетливо слышался. Он продолжался, возможно, еще две минуты, пока наших ушей не достигла последняя звуковая волна от момента отсечки подачи топлива, что произошло на расстоянии примерно 40 километров от стартовой площадки.

Скорость ракеты в момент выключения двигателя составила около 5631 километра в час. Теперь ракета находилась в баллистической фазе полета. Так же как тщательное наведение орудия и правильный вес порохового заряда оказывают влияние на точность поражения цели, так и скорость ракеты, ее положение и ориентация в пространстве в момент отсечки подачи топлива влияют на траекторию ее движения. Все эти факторы неуклонно контролируются сложными электронными приборами.

Чтобы отметить точное место входа ракеты в воду, экспериментальные ракеты оснащались контейнером с ярко-зеленым красителем, оставляющим отчетливое пятно на поверхности моря. Пятно не растворялось достаточно длительное время, чтобы самолет успел обнаружить место падения ракеты и провести тригонометрическую съемку. Как правило, в день запуска была доступна первая предварительная информация, то есть дальность полета ракеты, ее боковые отклонения и время отсечки подачи топлива. Несколько телеметрических приборов транслировали требуемые данные и сигналы о позиции гироскопов, описывающие истинное положение ракеты в пространстве. Приемник находился на маяке возле Козерова.

Данные осциллографа после телеметрической передачи обрабатывались на маяке. Диаграмма длиной в несколько десятков метров пропускалась через центральное отверстие винтовой лестницы и свободно свисала вниз – просушивалась. Довольно необычное зрелище! Лица, заинтересованные в конкретных показателях во время полета ракеты, поднимались и спускались по винтовой лестнице, чтобы просмотреть соответствующие участки диаграммы на миллиметровой бумаге. Сейчас такой способ обработки данных кажется необычным. Теперь показатели осциллографа во время огневых испытаний двигателя и запусков ракет распечатываются, диаграмма просушивается и аккуратно складывается специальными автоматическими устройствами в течение нескольких минут после завершения испытания.

Я покинул стартовую площадку после официального отбоя. Так или иначе, у меня всегда возникало особое чувство при виде пустого стартового стола. Наше детище отсутствовало. Всего несколько минут назад ракета была здесь, но теперь мы больше никогда ее не увидим.

– Ну, можно подвести итоги по поводу Фау-43, – удовлетворенно сказал Мюнц, потом отвернулся от меня и отправился к Фау-73, которую готовили к старту на следующий день.

– Мы суперинженеры!

Я никогда не забуду этих слов, сказанных мне молодым энтузиастом вскоре после моего прибытия в Пенемюнде. Мои первые впечатление о цехах, конструкторских бюро, испытательных стендах и стартовых столах по-прежнему свежи в памяти, а его слова, казалось, вторили моему романтическому восприятию ракетостроения и космических полетов. В конце концов, я вырос, слушая захватывающие лекции Макса Валье, читая популярные научно-фантастические романы, в которых описывались причудливые кнопочные устройства, контролируемые магнатами-сверхчеловеками, непринужденно разговаривающими о дифференциальных уравнениях.

Чем дольше я работал в Пенемюнде, тем чаще вспоминал слова того юноши. Какое-то время я думал, что когда-нибудь стану одним из таких «суперинженеров». Я молчаливо восхищался теми, кто, по моему мнению, уже достиг подобного звания. Меня зачаровывали их непонятный язык, сопровождающая их действия таинственность, манера делать пометки в личном блокноте. Отнюдь не сразу я узнал, что сверхчеловеческим в Пенемюнде можно назвать усилие, которое каждый прилагает ежедневно внося вклад в общее дело, смиряясь с неудачами, чтобы создать совершенно новую область мировой науки. На заводе не было какого-то одного суперинженера. В Пенемюнде трудились уверенные в успехе, упрямые и неустрашимые работяги. Бывали дни, когда неудачи следовали одна за другой, когда вдобавок к проблемам с механическими устройствами приходила директива перевести несколько ключевых сотрудников в другой департамент, якобы страдающий больше нашего от острой нехватки квалифицированной рабочей силы, или когда требовался срочный отчет о «прогрессе в работе» в то время, как нам не удавалось достичь этого прогресса! Или когда днями мы ждали несколько обычных лесин и жизненно важный строительный проект приходилось приостанавливать. Или когда не успевали привезти надлежащую защитную одежду или горячую еду для ночной смены и многое другое.