Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс

Алена в длинной узкой черной юбке с разрезом, белой блузке и узорчатой жилетке. Пришла Ольга с неизменной толстой крысой на плече. Женя внесла кастрюлю с дымящейся кашей. Вместе с Денисом они торжественно водрузили ее на стол. А Валерьяна все не было и не было.

Наконец в коридоре громко и жизнерадостно затопали, и в комнату буквально ввалились трое недостающих: абсолютно счастливый, со звенящей от льдинок шерстью Руслан, улыбающийся Валерьян в лыжном костюме, с румянцем во всю щеку, и девочка лет восьми, такая же румяная и тоже одетая в лыжный костюм. У девочки были теплые карие глаза и длинная, аж до колен, толстая каштановая коса. У Валерьяна и девочки был такой довольный вид, что Марину сразу же охватила дикая злоба – вот она тут все утро протрепалась неизвестно о чем, а эти трое наверняка чем-нибудь стоящим занимались!

– На лыжах ходили? – пряча зависть за насмешливой улыбкой, спросил Денис.

– Ага! Погода – прелесть! И солнышко, и морозец какой-никакой – не без этого.

– Мороз и солнце – день чудесный! – провозгласила Ольга, будто кто без нее не знает. – А я-то гадаю, куда это Джейн с утра упорхнула. Представляете, пришла утром будить – а в комнате никого, и даже постель заправлена.

– Нет, Валька, ты все-таки на удивление правильный человек, – искренне сказала Алена.

– Это только здесь, – тихо, с мечтательной улыбкой проговорил Валерьян.

– И даже на завтрак не опоздал. Вот кого уважаю! – Денис с чувством хлопнул Валерьяна по плечу.

– Как можно! – шутливо ужаснулся тот.

– Ну, господа, садимся! – сказала Алена, с грохотом пододвигая стул. – Покушаем, что бог послал, а Женечка приготовила.

Все сели, явно соблюдая некий привычный ритуал. Марину Денис усадил между собой и Аленой, а вот Валерьян оказался совсем в другой стороне стола, рядом с детьми. Это было просто ужасно! После всех этих бесконечных унижений, всех этих подколок, проверок и душедробительных разговоров Марине просто необходимо было уткнуться в его плечо, такое знакомое и родное.

А он уселся далеко, и сидит себе там, будто так и надо, и только изредка оттуда, из своего далека, улыбается Марине своею здешней, совершенно идиотской блаженной улыбкой. Что ж, и на том, в конце концов, спасибо, Марине сейчас и улыбка эта во как была нужна. Гораздо лучше, чем ничего.

И так ей тут было горько, страшно и одиноко, что даже близкая Денисова красота – Марина ведь и помыслить себе не могла оказаться когда-нибудь рядом с таким красавцем – не радовала ее, а скорей ужасала. В какую-то минуту Марину вдруг безумно потянуло домой, а впереди ведь были еще два дня, да и будущее выглядело неясным. Между прочим, если так уж трезво порассуждать, а есть ли еще у Марины дом? Как подумаешь – вроде бы уже и нету. Мама и так с трудом примирилась с мыслью, что Марина выходит замуж, потому что беременная, а если вдруг окажется, что Марина беременна, но замуж не выходит – нет, это просто невозможно было себе представить, что тогда будет! Но с другой стороны, остаться тут? Надолго? Почти насовсем? Нет. Невозможно. Немыслимо. Нет, надо поискать какой-то другой выход, но какой?

И, если бы не мысль о предстоящем разговоре с Денисом, Марина сразу после завтрака накинулась бы на Валерьяна с требованием сейчас же увезти ее отсюда, а так она решилась потерпеть по крайней мере до после обеда.

7

Однако пока было еще только после завтрака. Марина помогла Женьке собрать и перемыть посуду – привычный, полуавтоматический жест вежливости. Посуды было много – разной: глубокой и мелкой, цветной и белой, фаянсовой, фарфоровой и стеклянной, гладкой и со сложным лепным узором. Впечатление было, что каждая тарелочка-чашечка представляет собой последний, уникальный экземпляр, чудом уцелевший от купленного в незапамятные времена сервиза. Все это посудное разношерстие как бы силилось рассказать Марине – да, собственно, не только ей, а всякому, кто захотел бы слушать, – всю как есть длинную и запутанную историю этого дома и жившей некогда в нем семьи. Ведь, конечно же, все эти сервизы когда-то и кем-то покупались – для того, например, чтобы подарить их на свадьбу или день рожденья и чтобы потом, глядя на эти сервизы, люди могли повспоминать: того, кто им их подарил, и в честь чего это было.

Но вот беда – сейчас здесь, на кухне, не было никого, кто бы мог что-нибудь рассказать об этом Марине. И ей оставалось только гадать, как оно все тут было раньше, когда ее, Марины, тут не было и в помине, а зато все эти сервизы были целы. Углубившись в эти размышления, Марина незаметно выронила стеклянную плошку, и та вдребезги раскололась о край раковины. Осколочки так и брызнули во все стороны.

– Ай! – очнулась наконец Марина, услышав звон разбитого стекла.

– Ничего-ничего! – успокоила ее Женя, наклоняясь и подбирая заискрившиеся на солнышке кусочки стекла. – К счастью!

– Надеюсь, – еле слышно прошептала Марина, обращаясь к самой себе.

Но Женя услышала и улыбнулась. Улыбка у нее была на удивление светлая и открытая. От этой улыбки у Марины сразу потеплело на сердце и захотелось улыбнуться самой. И она улыбнулась – вот только у Марины улыбка вышла какая-то кривая и неуверенная.

– Вы в Москве раньше жили? – все так же наобум выстроила Марина следующую вежливую фразу.

– Нет. Вообще-то я из Подмосковья, из Серпухова. Знаешь, есть такой городишко, от Москвы на юг два часа электричкой.

– Кто-нибудь у вас там остался?

– Мама. Но я о ней уже сто лет ничего не знаю. Я как уехала после восьмого в ветеринарный техникум поступать, так с тех пор не видались, не слыхались, даже не переписывались. Она, понимаешь, у меня замуж вышла, а мужик тот еще, пьет, опять же, без просыху. Да и вообще, на кой я им сдалась? Да ты сама, наверное, понимаешь?

Сказать, что Марина понимала, было бы явным преувеличением. Все услышанное относилось к какой-то чужой, абсолютно неведомой – и век бы не ведать! – жизни. Но у Жени выходило, что все это как-то обыкновенно, само собой разумеется и у всех, мол, примерно так же. И Марина поневоле задумалась, а в самом ли деле у нее все иначе. Вслух же она спросила, на сей раз с неподдельным любопытством:

– Женя, а вы в самом деле ветеринар?

– Нет, – просто ответила Женя. – Я же не закончила. Так с тремя курсами и осталась.

– Почему?

– Как почему? Залетела, ну, значит, и выставили за