Окрась это в черное - Нэнси Коллинз

– Прекрати! – завопил он старой леди в Покипси, никак не могущей решить, усыплять ли больного раком пуделя. – Вылазь из моей головы! – крикнул он бизнесмену в Тайпее, озабоченному падением своей потенции. – Оставь меня в покое! – заревел он нацистскому военному преступнику в Парагвае, который был уверен, что за ним охотится израильская разведка.

– Билл?

Он рывком растворил дверь ванной. За дверью стояла Соня, скулы ее уже восстановились, опухоль на губах спала, синяки вокруг глаз пожелтели.

– Как ты тут?

Он не смог сделать то, что она хотела. И никогда не сможет. Она ненасытна. Как можно удовлетворить женщину, которая восстанавливается за минуты? И мелькнула мысль, сможет ли он когда-нибудь теперь трахать женщину, не пытаясь ее убить.

Лежа рядом с ней на окровавленной постели, глядя, как рассвет прогоняет тени по стене напротив окна, он размышлял, что было хуже: когда он думал, что убил ее, или разочарование, когда она оказалась жива.

* * *

В тот же день, когда Палмер сколачивал очередной ящик, на этот раз для неприличных игрушек – терракотовые фигурки с огромными членами с насаженными на концы колесами, – Лит вышла в патио на него посмотреть. И у нее была маска, которую он оставил из предыдущей партии.

– А где тетя Блу?

– Тетя Блу спит. Ты же знаешь, Лит, что она спит днем.

– Не весь день.

– Ты права, иногда она днем не спит. Но только в особых обстоятельствах.

Лит подняла маску к лицу. Золотистые глаза без зрачков блеснули в пустых орбитах. Почему-то у Палмера пошел мороз по коже.

– Положи это!

Лит вздрогнула от резкости его голоса, и Палмер обругал себя молча. Проблемы с Соней начинают выливаться на окружающих. Он открыл рот, чтобы извиниться, сказать, что не хотел на нее так рявкать, но она уже скрылась в доме.

Лефти выползла из-под груды стружек и начала играть с терракотовой фигуркой, катая ее туда-сюда на неровных колесах. Палмер отложил инструменты и потер шею, скривившись. Поглядел на левую руку своего прежнего воплощения.

– Да, опять я свалял дурака, правда, Лефти? Как сегодня ночью. Надо было мне задавить депрессию, добраться до того, что так достало Соню, – но слаб я оказался. Сдрейфил и пошел по легкому пути, боялся снова оказаться наедине с Другой. Понимаешь, не то чтобы я не хотел ей помочь, но она это так усложняет... – Палмер оборвал сам себя, встряхнул головой и с отвращением скривился. – Боже мой, да я еще психованней, чем сам думаю! Обсуждаю свои проблемы с отрезанной рукой!

* * *

Лит стояла в доме и глядела через окно во двор. Папа сидел на корточках с грустным видом и разговаривал с Лефти. Лит знала, что папа не хотел на нее кричать. Она знала, что у него какие-то трудности с тетей Блу. И все равно ей было обидно. Она посмотрела на черную маску у себя в руке. Пустые глаза и рот смотрели, будто ждали ответа.

Вздохнув про себя, Лит положила маску на верстак, откуда и взяла. Потом подумала, что еще сделать, чтобы провести день. Она устала играть одна и прочла уже все книги столько раз, что уже и неинтересно было. Папа старался удовлетворять ее потребности, но за тридцать месяцев она уже переросла Лауру Инголз Уайлдер, Фрэнка Л. Баума и Роберта Льюиса Стивенсона. Даже Давид Копперфилд и Гекльберри Финн уже не привлекали.

Хорошо бы папа взял ее с собой в город. Ей очень хотелось увидеть других детей, других людей, другие места. У нее был видеоплеер с монитором, но на картинках – это совсем не то, что на самом деле. Сколько Лит себя помнила, ее постоянно держали в изоляции от тех, кого папа называл «нормальными людьми».

Папа и тетя Блу были согласны, что «нормальные люди» ее не примут. Она не такая, как они, а «нормальные люди» не любят ничего, что «не такое». Они увидят ее глаза и испугаются. Ее заберут у папы и тети Блу и запрут в каком-то ужасном месте, где с ней будут делать «эксперименты». А еще папа боится ее взять с собой в город, чтобы ее не нашел Плохой Дядя. Лит знала, что Плохого Дядю зовут Морган и он что-то плохое сделал тете Блу когда-то давно. И еще она знала, что он ей родственник. Вроде как дедушка. Тетя Блу говорила, что Плохой Дядя убил настоящих маму и папу Лит, когда она была совсем маленькой.

Лит не особенно помнила, что тогда случилось. Она только помнила, как была голодна, как ей бывало холодно или мокро – младенческая память. Если очень постараться, вспоминалось что-то темное и теплое, и оно пахло молоком. Лит рассказала об этом тете Блу, и тетя Блу сказала, что Лит помнит свою настоящую мать, Аниз. Лит спросила, сестры ли они были – мама и тетя Блу, и тетя сказала, что у них с Аниз был общий отец, и он же был отцом папы Лит, которого звали Фелл. Вот его Лит совсем не помнила. Когда ей первый раз сказали, что папа не отец ей по плоти и крови, она разразилась слезами и вцепилась в папины штаны, в ужасе, что его у нее заберут. Но тогда она была маленькая и мало что понимала – это было двадцать месяцев назад.

Теперь она росла, и быстрее, чем папа или даже тетя Блу могли себе представить. Только Фидо знал, что ее детство подходит к концу. Фидо с ней говорил по ночам, когда она спала. Ну, не совсем говорил.Не вслух, а головой говорил, как иногда говорили папа с тетей Блу. Он ей будто передавал.

Фидо в ее жизни занимал такое же важное место, как папа, хотя он никогда не делал ей бутербродов, не покупал игрушек, не читал на ночь сказки. Фидо обеспечивал ее безопасность. Именно его присутствие было залогом, что Плохой Дядя никогда ее не найдет. Такова была работа Фидо – или «предназначение», как он это называл: обеспечить, чтобы она выросла и смогла выполнить своепредназначение. (Он часто употреблял это слово, когда говорил с ней.)

И сейчас, стоило ей о нем подумать, как он тут же появился. Он был большой, неуклюжий и мохнатый, как сенбернар, принявший человеческий облик. Одет он был в старый рваный свитер, а в ботинки напихал газету. Папа говорил, что у Фидо вид бездомного, и Лит не понимала, потому что Фидо всегда жил у них дома. Она знала, что у Фидо много энергии уходит на поддержание физической формы, и он легко обходился бы без замедляющего тела; но для него было важно существовать в физической плоскости – по крайней мере пока надо защищать Лит. А это уже будет недолго. Фидо очень будоражила мысль о скором воссоединении со своими братьями-сестрами, но частично и он тоже грустил, потому что Лит вырастет, и он станет ей больше не нужен. Лит пыталась его приободрить и говорила, что он всегдабудет ей нужен, но оба они знали, что это неправда.

Вырастать было страшно, но все важные вещи в жизни немножко страшны, если подумать. Скоро она не сможет обратиться к папе за помощью или к Фидо за защитой. Успех или неудача будут зависеть только от нее и ни от кого другого. Такая огромная ответственность немножко пугала, зато вырасти – это значит быть наконец свободной, увидеть мир и все, что в нем есть, своими глазами. Она поедет в город, если захочет – или вообще куда захочет на этой планете. Мысль о взрослении пугала и завораживала одновременно.