Казначей - Чингиз Абдуллаев

– Что? – выдохнул Анатолий. Его уже ничего не могло удивить,но подтверждение самой дикой версии его действительно потрясло.

– Мы сидели с ним вместе, – пояснил гость. – Он тебе никогдане рассказывал, что у него в лагере был молодой «Бакинский Друг»?

– Нет, никогда. Он вообще никогда не говорил о годах,проведенных в лагере. Это было табу. Он никому и ничего не рассказывал.

– Восемь лет своей жизни твой отец провел в лагерях, –напомнил «Бакинский Друг», – восемь лет. И как провел! Его туда отправилисовсем мальчиком, ему было только двадцать два года, а мне восемнадцать. Двамальчика. Только он был бывший фронтовик, имевший два ордена Славы, а я «чурка»– полуазербайджанец, полуармянин, которого каждый мог обидеть. Вот тогда он меняпод свою защиту и взял. Два года мы с ним вместе на нарах провели, пока нас неразлучили. Два года мы с ним были как братья. А мы ведь жили в бараке, вкотором правили «суки». Знаешь, что это такое?

– Нет.

– «Стукачи лагерные», «ссучившееся племя», «доносчики».Каждый день в бараке кого-то резали. Твоего отца дважды пытались достать. Онведь правильный был, считался настоящим «мужиком», в дела лагерные не лез, но испуску «сукам» не давал. Два раза его резали, и два раза мы всем бараком егоспасали. Два года в таком месте, после которого даже тысячу лет в аду покажутсятебе раем. Понимаешь меня?

– Он никогда не рассказывал, – ошеломленно пробормоталАнатолий, – я ничего такого не знал. Хотя видел порезы на его теле. Но я думал,что это фронтовые ранения.

– Фронтовые ранения у него были в других местах, – жесткосказал «Бакинский Друг», – а резали его в нашем бараке за то, что был настоящим«мужиком». За то, что вел себя правильно и никого не сдавал. А потом насразлучили. Меня в другой лагерь перевели и освободили. Потом снова арестовали иснова выпустили. А твой отец сидел. Для нашего государства он был гораздоопаснее, чем я, обычный вор и грабитель. Он посмел рассказывать всем о том, какудобно устроены дороги в Пруссии, как они наладили свой быт. Этим он подрывалосновы социализма, пропагандировал чуждый, капиталистический образ жизни. Воттакая чушь. И поэтому он сидел, а мы, профессиональные воры, выходили и сноваграбили. И снова нас сажали и выпускали по аминистям. А он сидел. Восемь летсидел как проклятый.

Он сжал кулак. Анатолий вдруг подумал, что его могут и неубить, если этот страшный человек говорит такие слова о его отце.

– А потом мы с ним снова увиделись. Случайно, – продолжал«Бакинский Друг», – увиделись в Тбилиси, куда он приехал в командировку. Он ужеработал в каком-то финансовом отделе. Крепко мы с ним выпили тогда. Мы ведьмного с ним говорили, когда были в лагерях, о многом спорили, во многом несоглашались. Тогда тоже поспорили. Выпили и поспорили. Даже чуть не подрались.Потом помирились и долго плакали, вспоминая, как выживали в лагере.

Гость тяжело вздохнул.

– После этого наши дорожки, конечно, разошлись. Твой отецделал свою финансовую карьеру, а я свою, «воровскую». Но мы продолжали иногдаперезваниваться, иногда встречаться. Лагерная дружба – это особая дружба. Либоты становишься другом на всю жизнь, либо врагом на всю жизнь.

Он вытер лицо широкой ладонью, блеснув перстнем. Инеожиданно спросил:

– У тебя коньяк есть хороший?

– Да, – обрадовался Анатолий, – есть французский. Я егокупил за… – Он вспомнил, что купил за триста долларов, и замялся.

– За наши деньги, – закончил за него гость, – иди и принеси.

Анатолий поднялся и прошел на кухню. Руки у него ещедрожали, но он понимал, что гость может сохранить ему жизнь. Хотя бы в память опокойном отце. Он принес бутылку коньяка и рюмку для гостя. Налил ему коньяк,достал коробку шоколада. Себе он не осмелился принести вторую рюмку. Просто нерешился. Гость попробовал коньяк и удовлетворенно кивнул головой.

– А в восьмидесятом произошли некоторые события, послекоторых мы решили найти нужного человека, чтобы спрятать у него часть денег.Конечно, таких «казначеев» должно было быть несколько человек. Одним из нихдолжен был стать твой отец. Это я предложил его кандидатуру.

– Почему? – не выдержал Анатолий. – Он никогда не общался с…с вашим миром. Он был далек от него.

– Именно поэтому. Он был честным человеком, не связанным сворами. Ему можно было доверять. И он ненавидел эту власть. Как он еененавидел, ты даже себе не представляешь. Он всегда помнил, что ушел на фронтсемнадцатилетним мальчиком и увидел все, что не должен был видеть. Как вдвадцать два года за наивную мальчишескую болтовную его арестовали и отправилив лагеря, где он увидел изнанку человеческой жизни. Как он вернулся домой иузнал, что его младший брат стал хронически больным человеком, исключенным изкомсомола и лишенным всякой перспективы из-за осуждения старшего брата. А потомвсю жизнь работал в финансовых отделах и видел, как вокруг воруют, обманывают,занимаются хищениями и присваивают себе так называемое «социалистическоеимущество». Он презирал своих коллег и ненавидел страну, в которой он жил.Ненавидел за ложь, за вечный обман, за показные ценности, за обманутых людей.

– Он защищал эту страну, – попытался возразить Анатолий.

– Он защищал другую страну, – возразил «Бакинский Друг», –ту, которая была в его мечтах. В кинофильмах, в книгах, в песнях. А на самомделе страна была одной большой шарашкой, и теперь мы все об этом знаем. Я сороклет провел по тюрьмам и лагерям и знаю, какой была эта страна на самом деле. Тыслышал о деле Рокотова?

– Что-то слышал. Кажется, валютные преступления?

– Что-то слышал, – передразнил его гость. – Какой тыфинансист, если не слышал о деле Рокотова! Это была группа самых известныхвалютчиков, которые работали в начале шестидесятых. Тогда за валютныепреступления давали по пять-шесть лет. Все по привычке опасались измены родины,а не торговли валютой. Но когда группу Рокотова арестовали, выяснилось, что онинанесли довольно ощутимый ущерб государству. И разъяренный лидер страны, нашпервый «демократ», развенчавший сталинский террор, – Никита Хрущев, потребовал,чтобы всех валютчиков приговорили к высшей мере наказания. Об этом никогда ненапишут ни в одном учебнике. Но нигде в мире и никогда не наказывали людей,придумывая кару после самого преступления. Так просто не бывает. Любой юристтебе скажет, что «закон не должен иметь обратной силы». Иначе я могу сейчаспридумать закон, что за распитие коньяка вводится смертная казнь, и казнитьтебя за то, что ты принес мне этот коньяк. Но ты ведь не знал, что я введу этотзакон уже после того, как ты принесешь мне бутылку коньяка. Хрущев былпорождением Сталина, его выкормышем. Говорят, что на его руках не меньше крови,чем на руках Берии или Кагановича. Но не будем их трогать. А в деле РокотоваХрущев проявил себя как настоящий тиран и самодур. Уже после ареста группыРокотова в Уголовный кодекс вводятся изменения, туда дополнительно вводятсмертную казнь и приговаривают к ней Рокотова и остальных. Весь мир простоошалел от такой «социалистической законности». Рокотова и его друзейрасстреляли. Потом за валютные преступления начали расстреливать пачками. Потомза хищения социалистической собственности. Это сейчас в наших газетах пишут,что Горбачев – верный ученик Андропова. А тот был таким же выкормышем системы,как и все остальные. Просто Горбачев оказался трусом и размазней. А ЮрийАндропов успел арестовать несколько десятков чиновников и торговых сотрудников.Не бандитов и не грабителей, а торговых работников, на которых легко можно быловыместить недовольство народа. Директора Елисеевского магазина приговорили красстрелу и шлепнули. В какой стране мира это могло быть возможно? Директорацентрального магазина, который отпускал по знакомству колбаску или икру. И заэто расстрел? Пусть он даже воровал и сам вместе с родственниками съедал всюколбасу сам. И давился этой поганой икрой, которую я никогда не любил.Наверное, вырос в Баку и поэтому не люблю икру. Но за это расстрел? Не маньяку,убивающему девочек, не педофилу, насилующему детей, не серийному убийце,который отрезает головы людям, а директору магазина, который занимался хищениемне стратегических ракет, а продуктов. Вот такая у нас была страна. А сейчас потелевизору показывают, каким гуманистом был этот чекист, какие стихи писал. Всевранье, все ложь, все было построено на страхе и крови.