Ведьма полесская - Виталий Кулик

Селяне, бросив работать, с ужасом наблюдали за происходящим. Все понимали, что здесь, на их глазах, сошлись кремень и кресало, и каждый опасался, чтобы искры этой стычки не обожгли и их самих. А то, что кому-то из двух сторон несдобровать, сомнений ни у кого не вызывало. Это уж точно!

Серафиме деваться было некуда. Она и так вдоволь наскиталась по чужим углам. Вот и сейчас, не успела обжиться — уже кому-то поперёк дороги встала. Ну, уж нет! Если кому-то она и встала на дороге, пусть обойдёт! А такое, что вытворил сейчас этот приказчик-скотина, она просто не в силах простить.

И опять странный чёрный взгляд уперся в Петра. Только на этот раз в расширенных зрачках старухи сквозил расчётливый холод мести.

— Что ж, теперь и ты послушай меня… — казалось, очень уж спокойно и даже вкрадчиво отвечала старуха. — Прав ты, голубь мой сизый… Земелька наша хоть и не мала, да теперь нам будет тесно вместе ходить по ней. Придётся кому-то оставить её грешную… земельку-то. Ох, и зря ты поднял руку на старуху немощную. Каяться будешь сильно, да поздно будет… — старуха говорила, и в её тихом голосе звучала зловещая угроза.

Серафима невероятным усилием воли сдерживала в себе бушующий ураган ярости. Она успокаивала себя мыслью, что всю эту ярость выплеснет потом, чуть позже и по-другому.

— А пока благодарствую за угощеньице, — продолжила Хима и потрогала покрасневший след от кнута на своём запястье. Зыркнув на Петра взглядом, полным ненависти, она выдала свой приговор:

— Как говориться, долг платежом красен. Вот и за мной теперь должок. Страшный должок…

Последние слова старуха произнесла почти шепотом, но таким тоном и с такой злостью, что Петро внутренне содрогнулся; противный холодок забрался под самое сердце. До приказчика вдруг дошло, что эта угроза может быть и не простыми словами. Хотя он и не особо верил во все эти проклятия да заклятия, но тут вдруг понял, что переборщил с этой ведьмой. Мало ли чего на свете бывает! А вдруг всё-таки его выходка аукнется бедой для него самого или для его семьи. Но не просить же теперь прощения у этой карги, да ещё и прилюдно! А-а, авось пронесёт…

Два этих события произошли в конце лета и в начале осени. И вот сейчас, в канун Рождества, сидя за столом с баламутом Лявоном, Петро понуро вспоминал о тех роковых случаях и жалел, что так вышло. Сильно жалел… «Авось пронесёт» не проскочило. Теперь он окончательно уверовал в причастность старухи Химы к ночному визиту покойного Сыча.

— Скажи, Лявон, а управа какая есть на проделки ведьмы… ну, или хотя бы оберег какой или что-нибудь такое? — упавшим голосом спросил Петро. Он и сам прекрасно знал из народных поверий, чем и как можно защититься и от злых духов, и от чёрта, и от ведьмы, и от прочей нечисти. В народе веками накапливались такие знания и наблюдения, сохраняемые не только в фольклоре, но даже и в церковных писаниях. Раньше это всё было для Петра какое-то далёкое, сказочное, не касавшееся его лично. А тут вдруг — на тебе! Коснулось! Да ещё как!

И Петру сейчас хотелось услышать что-нибудь конкретное, что можно было бы тут же и применить. На худой конец, он нуждался хотя бы в поддержке веры в себя. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь зажег в нём огонёк надежды, что не так уж всё плохо и можно избавиться от грызущих заживо тревог. А рядом был лишь только неунывающий балагур Лявон, которого и в серьёз-то никто в округе не воспринимал.

Но у балагура Лявона голова работала исправно. Если бы дед не дружил с ней, то вряд ли смог так ловко выкручиваться из многочисленных переделок, в которые регулярно попадал. Хотя насчёт этого получается палка о двух концах. А чего ж тогда попадал в такие казусы, если с головой дружбу вёл? А от матушки природы! Талант, так сказать, и на переделки, и на их расхлебывание.

Дед Лявон никогда не томил собеседника долгими соображениями на заданный вопрос. Вот и сейчас, не раздумывая, он с ходу утвердительно ответил, в уме планируя дальнейшее развитие затронутой темы.

— Ну, а как же! На сук покрепче всегда найдётся и топор поострее. Я так кумекаю: если есть люди, способные зрабить заклятие, то должны быть и такие люди, которые могут и снять эдакое заклятие. Или я штось не так разумею, а?

То, о чем поведал старик, Петру и самому было известно. Он уже немало об этом думал.

— Так, так, Лявон, твоя правда. Всё ты верно разумеешь, — согласился приказчик и пододвинул ближе к деду миску с грибами. — Да ты закусывай, дед, не соромейся.

— Ага, закусываю. Отменные грузди. Сам, наверное, засаливал?

— Сам.

— В самый раз для таких гостей как я.

— Это от чего ж? — не понял Петро.

— А от того, что к этим грибкам мне б зубы ещё — вооще объеденье было бы, — сказав это, старик хитро зыркнул на Петра.

Если Лявон когда-нибудь и помрёт, то явно не от скромности. Захмелев от выпитой горелки, он уже в открытую дал понять хозяевам, что хрустящие солёные грузди ему не по зубам, а вот белые грибки иль маслята — как раз подойдут.

— Марыль, выбери там белых, чтоб деду по зубам пришлись, — сказал приказчик старшей дочке.

— Это из той большой дежи, что в самом углу клети стоит? — уточнила Марылька, уже держа в руке деревянную миску.

— Не. Набери из той, что поменьше, отборных.

— Кузьмич, не утруждай дочку. Я уж как-нибудь и с груздём управлюсь, — вслух воспротивился Лявон, а в мыслях решение приказчика одобрил полностью.

— Ладно, дед, не переживай за девку, с неё не убудет. Да и я не забеднею. А вот тебе спасибо.

— А мне-то за что?

Петро призадумался и как-то неопределённо ответил:

— Да просто… за то, что поговорил вот со мной. Вечер долгий скрасил…

Лявон лишь пожал плечами.

— Ну, дед, давай на посошок выпьем. Да и за наступающий праздник — тоже. А Марфа сейчас тебе ещё и гостинец соберёт… к Рождеству. Ну, будь здоров, дед, и ещё раз спасибо тебе, — сказал приказчик и с какой-то безысходностью лихо опрокинул чарку.

Раз выпала на долю Лявона такая удача, то надо её сполна и хватать. Не дожидаясь повторного приглашения, дед тут же, следом за Петром тоже осушил свою чарку. Видя, что застолье подходит к концу, он усердно налёг на закусь. Блины, мёд, грибы были сейчас вкуснее вдвойне, потому что подходил момент расставания с этими яствами. Старик так хватал еду, словно до этого и не видел её на столе.

Глядя с какой жадностью Лявон напоследок уплетает закуску, Петро всё понял и опять повторил женке:

— Марфа, собери там деду с собой что-нибудь. Да не жалей, пусть дед Лявон на Рождество и о нас доброй думкой помянет.

Замер Лявон, жевать перестал, хотя рот и был забит едой. Понял свою оплошность старик. И впервые ему стало неловко за себя, за то, что не смог сдержаться.

— Ежь, дед Лявон, ежь. Я же от всего сердца, — грустно, но как-то по-свойски сказал Петро.