Иван Тургенев - Анри Труайя

Он был еще в Зинциге, когда 24 июля 1857 года узнал о рождении сына у Полины Виардо – Поля[19]. Это был четвертый ребенок в семье. Три дочери – Луиза (1841), Клоди (1852) и Марианна (1854) – родились до появления мальчика. Но кто был отцом маленького Поля? Думая об отношениях, которые были у него с матерью ребенка за девять месяцев до этого, Тургенев мог с гордостью чувствовать себя ответственным за свершившееся чудо. Многие из его окружения были в этом убеждены[20]. Он позволил вылиться своей радости в письме к счастливой матери: «Hurrah! Ура! Lebe hoch! Vivat! Да здравствует маленький Поль! Да здравствует его мать!» (Письмо от 12 (24) июля 1857 года.) И просил ее при первой возможности написать ему, чтобы рассказать, как произошло это событие, которое обрадовало его, что, по его словам, было извинительно в его годы и в его положении. Он, вне всякого сомнения, надеялся, что это рождение приблизит его к Полине Виардо. Однако она не сделала ни малейшего намека на возобновление былых отношений. Мать большой семьи, известная актриса высокомерно игнорировала этого болезненного чичисбея, который сгорал от любви к ней в немецкой деревушке.

Неожиданно он решил, что лечение, которое он получал в Зинциге, не приносило пользы. «Воды здешние мне вредят, – написал он графине Елизавете Ламберт. – Я дурно себя чувствую. Я должен ехать. Куда? Не знаю сам». (Письмо от 13 (25) июля 1857 года.) Чтобы поправить здоровье, он отправился в Булонь и принял там курс морских ванн. Результаты разочаровали его. Наконец он решил, что только пребывание в Куртавнеле может вылечить его физически и морально. Его приняли там очень холодно. Порадовавшись малышу, который, быть может, был плодом его любви с Полиной, он с досадой почувствовал себя лишним в доме. Не поступил ли он бестактно, побеспокоив друзей в минуты супружеского счастья? Полина часто отсутствовала. Чтобы отвлечься, Тургенев охотился с Луи. «Ты видишь, что я здесь, – писал он Некрасову, – т. е. что я сделал именно ту глупость, от которой ты предостерегал меня… Но поступить иначе было невозможно. Впрочем, результатом этой глупости будет, вероятно, то, что я раньше приеду в Петербург, чем предполагал. Нет, уж точно: „Этак жить нельзя“. Полно сидеть на краюшке чужого гнезда. Своего нет – ну и не надо никакого». (Письмо от 12 (24) августа 1857 года.)

Однако он оставил «чужое гнездо» не для того, чтобы, как сначала предполагал, поехать в Россию, а отправился в Италию с Боткиным, который незадолго до этого присоединился к нему. Они начали с посещения Рима. Оказавшись в этом городе, с которым познакомился семнадцать лет назад, в студенческие годы, Тургенев с грустью сравнивал былое вдохновение с сегодняшней усталостью, тоской, разочарованием. Сорокалетний седеющий мужчина жил как праздный странник, без порта приписки, без корней, без семьи, отверженный единственной женщиной, с которой хотел бы делить дни и ночи, – и все чаще и чаще думал о смерти. Тем не менее он ходил по музеям, развалинам, съездил в римскую деревню, спустился в катакомбы, восхищался великими картинами и спорил об искусстве со своим новым другом художником Ивановым. Полина Виардо не отвечала на его письма. Он жаловался дочери Полинетте: «Прошу тебя написать мне тотчас по получении моего письма и сообщить мне о госпоже Виардо. Я надеялся по приезде сюда (в Рим) найти от нее письмо – но, видно, отсутствующие неправы». (Письмо от 21 октября (2) ноября 1857 года.)

Так как Полина Виардо упрямо хранила холодное молчание, он поверял свои переживания друзьям, оставшимся в России. «Как мне тяжело и горько бывает, этого я вам передать не могу. Работа может одна спасти меня, но если она не дастся, худо будет! Прошутил я жизнь!» – писал он Анненкову. (Письмо от 31 октября (12) ноября 1857 года.) И графине Ламберт: «В человеческой жизни есть мгновенья перелома, мгновенья, в которых прошедшее умирает и зарождается нечто новое. Мне скоро сорок лет; не только первая и вторая, третья молодость прошла – и пора мне сделаться если не дельным человеком, то по крайней мере человеком, знающим, куда он идет и чего хочет достигнуть. Я ничем не могу быть, как только литератором – но я до сих пор был больше дилетантом. Этого вперед не будет». (Письмо от 3 (15) ноября 1857 года.)

Он чувствовал себя способным выполнить это обещание в волнующей атмосфере Вечного города. 22 декабря 1857 года сообщал графине Ламберт, что начал писать «большую повесть, главное лицо которой – девушка, существо религиозное». Этой повести суждено будет стать романом «Дворянское гнездо». Он работал над ним вдохновенно, воссоздавая в атмосфере благородных римских камней русские пейзажи, русские лица, русскую жизнь. Может быть, это последнее произведение возместит все моральные страдания, которые он перенес во время своего путешествия? «Я знал перед моей поездкой за границу, перед этой поездкой, которая так была для меня несчастлива – что мне было бы лучше оставаться дома… и я все-таки поехал», – писал он ей в том же письме. Весной 1858 года он оставил Рим, не завершив своего романа, и отправился во Флоренцию, Вену, Дрезден, Лейпциг, Лондон, где вновь встретил Герцена. Тот издавал теперь журнал «Колокол», в котором жестко критиковал царский режим. Номера издания пересылались тайно в Россию. Писатели страстно спорили о проекте реформирования положения крепостных крестьян, которое намеревался осуществить в России Александр II. Вдохновленный этой инициативой, Тургенев верил в мудрость и благородство царя. Вся Россия была возбуждена. Это было еще одним поводом для того, чтобы поспешить вернуться на родину.

В середине июня Тургенев был уже в Спасском. К нему приехал друг Фет. Целыми днями в любую погоду они пропадали на охоте. Под солнцем, проливным дождем они охотились, соревнуясь в удаче. А когда уставали – несколько часов отдыхали в стогу сена, потом обедали. Россия дышала им в лицо ароматом своих полей и лесов. Возвращаясь домой, работали. Охота, чтение долгими вечерами и литературные споры – все это было идеальной атмосферой для завершения редакции «Дворянского гнезда». Иногда Тургенев исчезал из Спасского, отправляясь в Ясную Поляну к Толстому. Он развлекался, ухаживая за сестрой Толстого Марией, которая принимала знаки его внимания за чистую монету. Разъяренный Толстой пометил в своем дневнике: «Тургенев скверно поступает с Машенькой. Дрянь!» (Толстой. Дневники. 4 сентября 1858 года.) А Тургенев писал Боткину: «Я с Толстым покончил все свои счеты: как человек он для меня более не существует. Если я ем суп и он мне нравится, я уже по одному этому наверное знаю, что Толстому он противен – et vice versa[21]». (Письмо от 12 (24) апреля 1859 года.)

Он вновь встретил Толстого в Дворянском собрании. Предстоящее освобождение крестьян, объявленное царем, волновало помещиков. Они боялись, что часть их земель будет изъята в пользу крестьян за мизерную плату. Ненавидевший с самых ранних лет крепостное право Тургенев с нетерпением ждал претворения аграрной реформы в жизнь. Толстой же, казалось, меньше спешил с освобождением мужиков. Будучи либералом, он все еще оставался на стороне собственников. Именно в это пребывание в Спасском, в самый разгар лета Тургенев узнал о смерти своего счастливого соперника – художника Ари Шеффера. С достоинством написал он письмо-соболезнование Полине: «Я не решался говорить вам о моих предчувствиях; я пытался убедить себя самого, что все может еще хорошо кончиться, – и вот его нет! Я очень сожалею о нем ради него самого; я жалею обо всем, что он унес с собою; я глубоко чувствую жестокую боль, причиненную вам этой потерей, и ту пустоту, которую вы лишь с большим трудом заполните… Это не утешение я вам предлагаю, это дружеская рука, которую я вам протягиваю, это – преданное сердце, говорящее вам, чтобы вы рассчитывали на него так же, как на сердце, которое только что перестало биться». (Письмо от 25 июня (7) июля 1858 года.)