Человек, упавший на Землю - Уолтер Тевис

Через час он встал, потянулся и, выйдя из лаборатории, пошел по влажной траве к берегу. Снова выглянул месяц; Брайс некоторое время смотрел на его отражение, затем глянул на окно Ньютона и тихо задал вопрос, который уже двадцать минут обретал форму в его сознании: «Кто вычисляет с двенадцатеричными логарифмами?» Свет в окне, куда слабее лунного, безучастно мерцал вдали, а вода у ног мягко плескалась в мерном, бездумном ритме: монотонном, тихом, старом как мир.

Осенью горы вокруг озера оделись красным, желтым, оранжевым и коричневым. Вода под холодным небом стала синее, местами в ней отражались пестрые кроны деревьев. Когда дул ветер, нагонявший рябь, в ней вспыхивали красные с желтым отблески, падали листья.

Временами Брайс в задумчивости глядел с лабораторного крыльца через озеро на горы и на дом, где жил Т. Дж. Ньютон. Усадьба больше чем на милю отстояла от полукруга строений из алюминия и фанеры, к которому примыкала лаборатория; по другую ее сторону в ясную погоду вспыхивал на солнце металлический корпус «Штуки» – «Проекта», «Корабля», как ни называй. Иногда серебристый монолит внушал Брайсу нечто вроде гордости, иногда казался нелепым, словно иллюстрация из детской книжки о космосе, иногда вызывал страх. Стоя в дверях и глядя через озеро на другой берег, Брайс мог видеть примечательный контраст между постройками по обе стороны панорамы. Справа – старая викторианская усадьба с эркерами, белыми дощатыми стенами и бесполезными колоннами у трех входов, более века назад воплотившая гордыню какого-то давно умершего табачного магната, угольного промышленника или удачливого лесоторговца. Слева – аскетично строгая и футуристичная форма космического корабля. Корабль, застывший на кентуккском лугу в раме осеннего горного пейзажа, принадлежал человеку, который выбрал жизнь в усадьбе с единственной пьющей служанкой, французом-секретарем, попугаями, картинами и кошками. Корабль и дом разделяли вода, горы, сам Брайс и небо.

Однажды ноябрьским утром, когда юношеская серьезность одного из лаборантов разбередила в нем старые опасения по поводу науки и рьяных молодых ученых, он вышел на крыльцо и несколько минут вглядывался в привычный пейзаж. Решение прогуляться возникло неожиданно; прежде ему не приходило в голову обойти озеро. Что мешает сделать это прямо сейчас?

Было свежо, и Брайс подумал, не вернуться ли в лабораторию за пиджаком. Однако ноябрьское утро выдалось солнечным, к тому же он шел вдоль кромки воды, не забираясь в тень. Брайс шагал к усадьбе, прочь от строительной площадки и корабля. На нем была выцветшая шерстяная клетчатая рубашка, подаренная покойной женой десять лет назад; через милю он даже вспотел от ходьбы и закатал рукава. Руки, худые и волосатые, на солнце казались пугающе бледными – руки старика. Под ногами из прибрежной гальки выглядывали пучки сухой травы. Брайс видел нескольких белок и кролика, а в озере разок плеснула рыбина. Он миновал несколько строений и что-то вроде мастерской по металлу. Люди приветственно махали ему руками, один поздоровался, назвав по имени, но Брайс его не узнал. Улыбнулся в ответ и тоже помахал. Он решил не спешить и шел, позволив мыслям блуждать бесцельно. Чуть позже он остановился, подобрал несколько плоских камешков и начал пускать их в озеро, но лишь раз заставил камень подпрыгнуть. Остальные, входя в воду под неверным углом, тонули, едва коснувшись поверхности. Брайс хмыкнул, усмехаясь своей глупости. Над головой беззвучно пролетели несколько птиц. Он пошел дальше.

Незадолго до полудня он миновал дом, стоявший в нескольких сотнях футов от берега, погруженный в тишину и, казалось, необитаемый. Брайс глянул на эркер второго этажа, но ничего не разглядел из-за отражения неба в стекле. К тому времени, когда солнце уже стояло над головой настолько высоко, насколько оно вообще поднимается в это время года, Брайс шел по пустому пляжу на дальней от лаборатории стороне озера. Сухая трава и кустарник стали гуще; попадались полусгнившие бревна. Брайс вспомнил о змеях, которых не любил, но отогнал эту мысль. Ему попалась ящерка; она недвижно сидела на камне, глядя глазами-стеклышками. Он уже немного проголодался и смутно задумался, что с этим делать. Ходьба его утомила, он присел на бревно у самой кромки озера, расстегнул верхние пуговицы, протер шею носовым платком и стал смотреть на воду. На мгновение он почувствовал себя Генри Торо[13] и тихо рассмеялся. «Большинство людей ведет жизнь, исполненную тихого отчаяния». Оглянулся на полускрытую за деревьями усадьбу. Кто-то шел в его сторону, пока еще вдалеке. Брайс заморгал от яркого солнца, несколько секунд вглядывался и постепенно признал в идущем Т. Дж. Ньютона. Уперся локтями в колени и стал ждать, немного нервничая.

Ньютон, одетый в белую рубашку с коротким рукавом и легкие серые брюки, нес корзинку. Шел медленно, выпрямившись во весь свой немалый рост, но с легкой грациозностью в движениях. В его походке была какая-то странность, напомнившая Брайсу о первом гомосексуалисте, которого он увидел в детстве, когда еще не знал, кто такие гомосексуалисты. Ньютон шел иначе; такой походки, легкой и тяжелой одновременно, Брайс вообще ни у кого не видел.

Подойдя поближе, Ньютон сказал:

– Я взял сыр и вино.

На нем были очки с темными стеклами.

– Отлично. – Брайс встал. – Вы заметили, как я проходил мимо дома?

– Да.

Бревно было довольно длинное, и Ньютон уселся на другом конце, осторожно поставив к ногам корзинку. Оттуда он вынул бутылку вина и штопор, передал Брайсу:

– Вы не откроете?

– Попытаюсь.

Он взял бутылку, заметив при этом, что руки у Ньютона такие же худые и бледные, как у него, только безволосые. Пальцы очень длинные и хрупкие, с самыми маленькими суставами, какие ему приходилось видеть. Эти руки немного дрожали, когда Ньютон протянул вино.

Божоле. Брайс зажал холодную и влажную бутылку в коленях и принялся ввинчивать штопор. Это была задача, с которой он управлялся ловко, не то что с пусканием «блинчиков» на воде. Пробка вышла с чистым убедительным хлопком, с первой же попытки. Ньютон принес два стакана (не бокалы, а именно стаканы) и держал их на весу, пока Брайс наливал.

– Не жалейте, – улыбнулся сверху Ньютон, и он наполнил стаканы практически до краев. Голос Ньютона звучал мягко, слабый акцент казался вполне естественным.

Превосходное ароматное вино приятно холодило пересохшую глотку и согревало желудок тем старым двойным наслаждением от алкоголя – физическим и духовным, – что поддерживало стольких людей, включая и его самого в прошлые годы. Несколько минут они молча потягивали вино, отламывая сыр – старый крошащийся чеддер с сильным запахом. Бревно лежало в тени, и Брайсу пришлось опустить рукава; здесь, у воды, ему снова стало холодно. Странно, Ньютон, одетый совсем легко, как будто вовсе не мерз. Он походил на тех людей, которые сидят у камина, кутаясь в плед, на персонажей старых фильмов с Джорджем Арлиссом[14] – тощих, бледных, хладнокровных. Но кто знает, что за человек этот Ньютон на самом деле? Он мог быть иностранным графом в английской комедии, или стареющим Гамлетом, или безумным ученым, втихомолку мечтающим взорвать мир, или незаметным Кортесом, тихо возводящим себе крепость силами аборигенов. Мысль о Кортесе напомнила Брайсу о старой, так до конца и не изжитой мысли, что Ньютон – пришелец. В эту минуту практически все казалось возможным; он, Натан Брайс, пьет вино с марсианином, угощается его сыром. Почему бы и нет? Что в этом настолько уж смехотворного?.. Кортес завоевал Мексику с четырьмя сотнями конкистадоров; может, марсианин способен управиться в одиночку? Да, в такое можно поверить, когда жмуришься от солнца и прихлебываешь вино. Ньютон сидел рядом неестественно прямо, тщательно жуя и время от времени делая осторожный глоток. Настоящий Икабод Крейн[15]. С чего Брайс взял, что, если Ньютон с Марса, он тут один? Почему не четыреста марсиан или не четыре тысячи? Поймав на себе его взгляд, Ньютон печально улыбнулся. С Марса? Нет уж, скорее, уроженец Литвы или Массачусетса.