Призраки балета - Яна Темиз

Длинноногие принцы и длинношеие лебеди, гордые принцессы и их придворные, гусары из чардаша и испанки – с веерами и без – все они, как по команде, повернулись в его сторону. Они показались ему существами из иного мира, иной вселенной: то ли из-за их необычных, невозможных для нетренированного человека поз, то ли из-за странных трико, гетров, коротеньких юбчонок, то ли из-за всеобщей худобы, то ли из-за делавшего их похожими на призраки дыма.

Дым охотно играл свою мистифицирующую роль, клубился над столиками и уплывал под потолок. Напоминая о первоначальном предназначении этого здания, некогда отданного под репетиционные залы балетного театра.

Когда-то давно это высокое уродливое серое строение было табачным складом.

Тюки с табаком привозили на огромных фурах, заезжавших через широкие двери, почти ворота, прямо вовнутрь, там сгружали и хранили, а потом отправляли дальше, на фабрики, производящие сигареты. Сейчас высоченный первый этаж использовался как автостоянка, а почти весь второй (он же последний) был прибежищем и царством местного балета.

Кому пришло в голову, что это не приспособленное для подобных целей, плохо отапливаемое помещение годится для изысканного и изящного искусства, неизвестно, но этот кто-то, по-видимому, исходил из того, что по лестнице, ведущей наверх, к нынешним репетиционным залам, никто, кроме профессиональных танцоров или спортсменов, подниматься не сможет. К тому же, места тут достаточно, строение это городу не нужно, все равно пустует, а сносить или ремонтировать его никто не желает, – танцуйте себе и не говорите потом, что мэрия не заботится о культуре.

Всех, кто впервые попадал сюда, ожидая увидеть нечто соответствующее элитарному слову «балет», неприятно поражали три вещи.

Во-первых, само серо-бесцветное здание с огромными, такими же серыми, как стены, годами немытыми окнами; потом та самая, крутая до неприличия лестница с разными, словно издевающимися над пришедшими ступеньками; и, наконец, въевшийся во все стены, так и не выветрившийся за годы, отвратительный, кислый запах табака.

Наивные визитеры начинали озираться в надежде увидеть нечто более приятное глазу, затем принюхиваться и морщить лоб в попытках определить, что это за запах и каким ветром его принесло, а преодолев подъем по лестнице, тяжело дышали, забывали и про вид, и про запах, и только радовались, что наконец-то достигли цели. Здесь их встречали обшарпанные стены, те же немытые серые окна, длинный узкий, всегда плохо освещенный коридор – и потрясающей стройности юноши, неземной красоты девушки, захватывающая музыка, французские слова и ритмичный счет, развязавшиеся ленточки на пуантах, которые какая-нибудь из неземных девушек поправляла, держа ногу высоко над головой, запах кофе и сигаретный дым…

И визитер понимал, что, несмотря на все внешнее убожество бывшего табачного склада, теперь здесь жил своей не понятной чужакам жизнью загадочный и прекрасный балет.

Вчера Кемаль еще был таким визитером, сегодня здание уже не поражало серостью, подъем по лестнице дался легче, а запах табака был побежден его же порождением.

– Там должна быть Кармен, – сказала вечером Айше, выслушав его рассказ.

– Почему Кармен? Это вроде опера? Или нет?

– Вроде опера. Просто она же работала на табачной фабрике, помнишь? Ну вот, а у тебя табачный склад!

«Может, мне поэтому мерещатся какие-то испанки?» – подумал он, приноравливаясь к дымовой завесе. Но тотчас, как будто отвечая на его мысль, возле него сверкнула черными глазищами красавица брюнетка.

«Кажется, я вчера ее не видел, я бы запомнил. Хороша, ничего не скажешь! Интересно, кто такая? Не новая ли прима?»

– Еще раз здравствуйте! – обратился он к ожидающей продолжения аудитории. – Вчера нам удалось поговорить не со всей труппой, а вы, конечно, понимаете, что мы должны задать вам всем интересующие нас вопросы.

– Задавайте, – нараспев протянула особенным голосом какая-то кокетка, черные глаза улыбнулись ему с другой стороны, и Кемаль подумал, что это от дыма: голова закружилась, что ли? – Вот с нами, например, еще никто не разговаривал.

Ему захотелось встряхнуться, как лохматой собаке после дождя, – что за наваждение или это у них грим такой? Ничему не удивляйся: это же театр, хоть и табачный склад.

Красавицы были почти одинаковые: черноглазые, тонкие, невысокие, с похожими носами и одинаковыми – или так нарисованными? – губами. Только волосы, слишком черные у одной, напомнившей ему испанку, у другой были светлыми – пожалуй, слишком светлыми и яркими, чтобы быть натуральными.

Наверно, сестры или даже близнецы, одним гримом такого сходства не создать.

– Вас, видимо, вчера не было, а то я бы непременно поговорил, – с улыбкой отбив брошенный ему мяч кокетства, он внутренне поморщился: похоже, с ними можно разговаривать исключительно в таком тоне.

– Нет, мы пришли, но тогда, видимо, вас не было, а потом мы ушли в театр и к костюмерам, – эту простую фразу брюнетка выговорила так, словно вкладывала в нее некий таинственный, одним им понятный, почти неприличный смысл.

«Зря тратите время, деточка», – мысленно вздохнул Кемаль.

За годы работы он и не такого сладкого мурлыканья наслушался, и женщины, которые сразу, с места в карьер, начинали использовать свои чары, свою подлинную или мнимую неотразимость в корыстных целях, были ему неприятны. Им приходилось бесконечно подыгрывать, делая вид, что чары, разумеется, возымели действие – а как же иначе? – только вот служебное положение да кольцо на пальце обязывают. А если бы не это, то вы, красавица, были бы вне подозрений и избавлены от неприятных вопросов.

Играть нужно было с разной степенью убедительности, потому что среди сторонниц подобного прямолинейного корыстного кокетства встречались порой и неглупые дамы, решившие изобразить дурочек, но все эти игры Кемаль искренне ненавидел. Как мужчине ему было неприятно, что его принимают за сексуально озабоченного подростка, которому достаточно показать задравшуюся выше колен юбку, чтобы больше у него не возникало никаких вопросов и желаний, кроме этой юбкой продиктованных. К тому же ему не нравилось, что вели себя так те, которых принято считать и называть порядочными женщинами, то есть те, которые с пеной у рта осуждают женщин продажных и не могут говорить о них без возмущения. Конечно, эти заигрывающие и строящие ему глазки дамочки ничего напрямую не предлагали и возмутились бы, прими кто-нибудь их поведение за готовность на большее… но все же, все же… разве это, в сущности, не то же самое?

Он сам влюбился в женщину, которая не строила ему глазок, которой это было не нужно и не интересно; она разговаривала с мужчинами нормальным тоном, не выпевая фразы призывно округляющимися губами, она смотрела на них прямо и спокойно, видя в них не потенциальную добычу, а друзей, случайных собеседников или врагов, в зависимости от того, кем они на самом деле были, и Кемаль научился ценить подобных женщин и презирать всех остальных.

Презирающих мужчин и охотящихся на них, продажных внутренне, хоть и не всегда в реальности продающих себя. Или выставляющих напоказ свою добродетель, закутанную ярким и модным нынче тюрбаном, которым они то ли отгораживаются от мужчин, то ли тоже приманивают их – на свой лад.