Темная комната - Рэйчел Сейфферт

– Никому-никому?

– Даже тем, кто не американцы?

– Да.

– Почему?

– Так будет надежнее, Йохан.

В город тянутся люди с узлами и тележками. Позади них в лучах заката волочатся по дороге длинные тени. Лора рада, что уехала эта женщина с колючими глазами. Она ищет новые доводы, почему не надо говорить о мутти и фати, но дети ее больше не расспрашивают. Юри хромает, Петер зевает на руках у Лизель, Йохан бежит впереди. Доверившись их молчанию, Лора наконец успокаивается.

* * *

Лора сбилась с пути. Спрашивать у прохожих она не хочет, боится расспросов, но еще больше боится заблудиться. За три дня пути еда кончилась. На четвертый день они идут без завтрака. Еще задолго до полудня их голодное молчание побуждает Лору пойти и стучаться в двери.

Она спрашивает у женщины, у которой покупает хлеб и молоко, какая дорога ведет на север. Продавщица, увидев крупные деньги, на сдачу дает кусок бекона размером с кулачок. Лора не спорит.

– Далеко вам на север?

– Не очень.

– Куда? В Нюрнберг? Франкфурт? В Берлин?

– Это рядом с Нюрнбергом. Не очень далеко.

– Ну, вообще-то, далековато. Вы на повозке едете?

– Нет.

– Пешком идете?

Лора кивает.

– Тогда вам не в ту сторону. Эта дорога приведет вас к Штутгарту. А там и к французам, если еще дальше отправитесь.

Лора снова кивает.

– Вон видите то поле, за ним – другое, пойдете вдоль ручья и выйдете к железной дороге. Там, далеко, она пересекается с другой дорогой, которая идет на север. Тогда вы снова будете на пути к Нюрнбергу, только не забывайте давать малышу молоко.

Лора делит еду на всех, и запасы вмиг исчезают. Долго бредут они по полям с коляской. К вечеру добираются до железной дороги, и опять хочется есть. Но домов поблизости не видно.

* * *

Лора не может уснуть. Рядом сопят дети, свернулись калачиком под плащами. Холодная, бесконечная ночь. Так плохо спать на жесткой земле. Петер расплакался. Дети ворочаются, просыпаются. Закутанный в пальто и одеяла, поднимается Йохан, у него зуб на зуб не попадает. Он тоже плачет.

Не дожидаясь рассвета, они пускаются в путь.

* * *

Пока добрели до города, дети выдохлись. Они едва передвигают ноги, и Лора оставляет их на пустынном вокзале, пообещав в скором времени принести еды. От коляски ноют плечи, болит живот. Петер плачет вот уже несколько часов, и она рада отдохнуть в тишине. Утро выдалось жаркое и, когда она добралась до центра города, в горле совсем пересохло.

Попив из фонтана на главной площади, Лора становится в тени дерева и высматривает, где бы купить еду. Ни один магазин не работает, но метрах в двадцати от нее, под другим деревом, собралась группка людей. Блики на брусчатке слепят глаза, мешают Лоре смотреть. Люди на время замирают, а потом отходят в сторону, уступая место другим. Тяжелая угнетающая тишина, как горячий воздух, неотвратимо влечет Лору через сияющую площадь. Слева, у самого дерева, стоят две пожилые дамы, и Лора проскальзывает между ними.

К дереву прибита длинная доска, а на ней наклеены большие, расплывчатые фотографии. Люди молча выстроились в шаге от них, прямо перед собой Лора видит какую-то кучу мусора, а может, пепла. Что-то похожее на туфли, она наклоняется ближе. Под каждой фотографией – название места. Одно из них, кажется, немецкое, два других – нет. Все незнакомые. Клей на фотографиях еще не просох, бумага сморщилась, изображение нечеткое. Лора украдкой смотрит вокруг, ошеломленная, задыхающаяся среди безмолвной толпы. Делает шаг вперед, разглаживает ладонями влажные складки. В толпе проносится шепоток.

На фотографиях – скелеты. Теперь Лора хорошо это видит, отнимает руки, прячет в рукава измазанные клеем ладони. Сотни скелетов; мешанина ног, рук и черепов. Часть лежит в открытом вагоне, часть – на голой земле. Затаив дыхание, Лора отводит глаза, смотрит на соседнюю фотографию; волосы, голая кожа, грудь. Она отступает назад и вливается в толпу.

Рядами лежат голые люди. Кожа – как тонкая бумага, натянутая на кости. Мертвые люди, без одежды, сваленные в кучи.

Старик рядом с Лорой откашливается. Толпа оживает, и Лора, зажатая со всех сторон, под натиском толпы двигается дальше. Ее окружают горячие спины, руки, плечи, запах пропахшей дымом шерстяной одежды.

Позади Лоры идут те пожилые дамы. Они легонько подталкивают ее вперед, ведут вдоль фотографий к выходу из толпы. Последний снимок более четкий: мужчина лежит на заборе из проволоки. На нем пижама, рубаха распахнута, и Лора видит ребра. Брюки, все в складках, завязаны узлом на тощем животе, а выпирающие лодыжки на иссохших ногах похожи на огромные кулаки. Глаза у мужчины – два черных круга. Рот открыт, зубов нет, щеки ввалились.

Женщины идут не останавливаясь, мягко оттесняя Лору от фотографий, от дерева. Держат ее за локти, каждая со своей стороны, и толкают вперед, к дороге, подальше от главной площади. За спиной воцаряется тишина, затягивается проделанная ими брешь. Лора оглядывается. Никто на них не смотрит. Люди вновь сосредоточили свое безмолвное внимание на доске с фотографиями.

Та женщина, что идет справа, прижимает ко рту платок и не говорит ни слова. Другая упрямо ведет Лору по дороге. Она тоже исхудалая. Наконец отпустив Лору, ласково треплет ее по плечу рукой.

– Ступай домой, детка. Да поживее. Здесь тебе нечего смотреть.

Лора идет не оглядываясь. Ей жарко, дурно, она не ела со вчерашнего дня, а сейчас уже обед. Она сидит на обочине, а в голове пульсирует мысль: надо купить хлеба, вернуться к детям и идти дальше. Еда, нужна еда. Утыкается лбом в колени, зажмуривается. Перед глазами встают те фотографии на дереве. Наверное, у тех людей не было еды, и они умерли от голода. Она не помнит названий, которые были написаны под снимками, она не знает даже названия городка, где сейчас находится. Не открывая глаз и запрокинув голову, снова вспоминает маршрут на север. Солнце обжигает лицо, а она пытается вспомнить, открыты или закрыты были глаза у того мужчины на последней фотографии. И все повторяет про себя: из Ингольштадта в Нюрнберг, затем Франкфурт, Кассель и Гегтинген, за ними Ганновер, а там и Гамбург. Это фото было сделано где-то в Германии.

– Попей вот этого.

Склонившись над Лорой, молодая женщина протягивает ей кружку молока.

– Когда ты в последний раз ела? Попей, детка.

Лора тянется к кружке и пьет. Женщина вкладывает ей в руку горбушку хлеба и, забрав пустую чашку, уходит в дом. Лора ест, глотая большие куски, не открывая глаз сидит, пока не стихает боль в животе. Думает, как там дети, неизвестно ведь, сколько прошло времени с тех пор, как она ушла, и стучится к женщине.