Суматоха в Белом доме - Кристофер Тейлор Бакли

Президент работал по восемнадцать часов в сутки, пытаясь спасти Великий Курс. Однако из-за потери многих мест в конгрессе во время выборов в ноябре 1990 года ему приходилось драться как тигру, чтобы спасти свои законодательные инициативы от длинных ножей республиканцев. Казалось, нет ничего приятнее для бойких, чисто выбритых новичков, как перспектива отвергнуть самые прогрессивные преобразования.

В это время президент начал разочаровываться в своем кабинете.

Совещания становились настолько непродуктивными, что это угнетало, и мы попросили президента упорядочить их. Пришлось напомнить ему об обещании, которое он дал во время предвыборной кампании, – обещании вернуться к кабинетному правлению.

– Мой кабинет, – пробурчал он, – меня тоже разочаровал.

Всепоглощающее желание госсекретаря Холта добиться перемирия на Ближнем Востоке привело к тому, что он почти не обращал внимания на остальной мир. Таким образом, известие о том, что на трети территории Пакистана повышен радиоактивный фон, слегка встревожило его, лишь потому, что могло «повлиять» на Иордан.

На одном из совещаний он сорок пять минут говорил о какой-то малопонятной подробности в речи Рубала, министра иностранных дел Южного Йемена. Побелевшие глаза президента напоминали яйца в заливном. Раздраженный Фили, не умевший сосредоточиться дольше, чем на пять минут, раздавил десятую сигарету и прервал Холта:

– Господин секретарь, несмотря на все наше уважение, это не стоит и кучки дерьма.

У Холта лицо стало цвета перезрелого граната. Президент сделал Фили замечание, но довольно мягкое, предполагающее благодарность. Вероятно, он был согласен с оценкой речи госсекретаря.

В сентябре «Пост» опубликовала материал о главе исполнительного совета по внутренним делам при президенте Фреде Игле. Этот день стал черным для всех, кто советовал президенту назначить Игла на пост главы совета. В сущности, я был главным просителем, веря тогда – и теперь, – что история отношения нашей страны к краснокожим братьям представляет собой самую печальную страницу в летописи американского народа.

Пресса представила много подробностей этого дела, однако суть в том, что как региональный представитель в Бюро по работе с индейцами он продал земли (более того, территорию захоронений), исконно принадлежавшие сиу, южнодакотскому племени. Скандал был усугублен тем, что Игл происходил из племени шайенов, исторических врагов сиу.

Президент защищал Игла, хотя внутри у него все клокотало. Не один раз он отпускал ехидные замечания в мой адрес, например: «Как вам удается отыскивать такие таланты, Вадлоу?» Все это время шеф постоянно пребывал в стрессе в связи с расследованием и сенатскими слушаниями. Кое-как он одолевал трудности, но они не могли не сказаться на нем. Его можно было увидеть, например, нетрезвым, а то он вдруг принимался произносить сбивчивые речи, скажем, об использовании космического пространства.

Все, что мы могли сделать ради президента, это сократить совещания кабинета до одного в два месяца. Но он все равно шел на них, как на прием к дантисту.

Суть в том, что президент изменился за два года. Он стал менее терпимым. Его Великий Курс обернулся фикцией: конгресс не желал понимать инициатив главы правительства и оказывал им стихийное сопротивление; приветствовалось только ничегонеделанье. Каждый раз, когда президент выступал с каким-нибудь смелым проектом, на его пути появлялась сотня препятствий. А ему не хотелось «играть роль», ему хотелось что-нибудь делать. Все, кто когда-либо работал в правительстве, понимают разницу.

Думаю, этим объясняется его недолго прожившее предложение, последовавшее за визитом в Центр реабилитации наркоманов, о введении разрешения частным лицам топить или расстреливать любое судно или самолет, ввозящие наркотики в Соединенные Штаты Америки.

Такие разрешения не выдавались после войны 1812 года,[8]когда частные лица имели право пускать ко дну британские корабли. Генеральный прокурор Страцци, жесткий либерал, был явно потрясен идеей президента, хотя понимал, что никто никогда не даст «добро» на такую программу.

Отношения с конгрессом были хуже некуда. Когда сенатор Блиффен от Луизианы смешал с грязью нашу метрическую инициативу как «неамериканскую», ни один из его коллег не поднял голос против этого откровенно абсурдного заявления.

Тим Дженкинс, наш представитель в конгрессе, считал, что мы должны устраивать больше роскошных приемов для конгрессменов и их жен. От этого предложения президент попросту отмахнулся. «У нас было уже столько этих чертовых приемов, – сказал он, – что от их блеска у меня темно в глазах».

Во время обсуждения бюджета в Овальном кабинете президент вышел из себя, когда ему сказали, что не хватает денег на министерство инфраструктуры. На чье-то предложение взять несколько миллионов у силовиков он пробурчал: «Если я еще больше урежу бюджет Пентагона, военно-морскому флоту ничего не останется, как вернуться к парусникам». Тем не менее, отношения с адмиралом Бойдом из Объединенного комитета начальников штабов у него были не ахти какие.

Я заметил, что президент стал цитировать в беседах свои речи. Не особенно приятная привычка, однако прецеденты уже были. Историки отмечали, что президент Кеннеди часто повторял жене: «Не спрашивай, когда обед; спрашивай, что на обед». Такер, по крайней мере, не говорил о себе в третьем лице.

Президент был особенно склонен к самокритике в своих речах, он словно извинялся за чуть подгоревший обед во время ужина. Наш главный сочинитель речей Чарли Манганелли всегда включал в его речь что-нибудь в этом роде. Но в один прекрасный день Чарли озадачил меня. Он только что получил от президента черновой вариант речи с поправками, где были вычеркнуты строки, содержащие элементы критики в свой адрес, а на полях написано: «Не по-президентски – исключить».

– Герб, скажите, он не делает себя под Никсона?

Я сказал, что президент в стрессовом состоянии.

– В стрессовом состоянии? – переспросил Чарли. – В стрессовом состоянии? У меня работают четыре человека, которые три месяца не видели своих жен. Я провожу больше времени в самолете, чем на земле. Герб, кажется, я старею. Одна из моих сотрудниц – Джулия – на прошлой неделе упала в обморок. Скажите ему, если он не хочет стрессов, пусть произносит поменьше своих проклятых речей!

Он был прав, в расписании президента действительно наблюдался перебор с речами, но он считал, что чем хуже дела в Вашингтоне, тем важнее ездить по стране и общаться с народом.

Еще через три дня, когда я был в кабинете президента, он оторвался от чтения бумаг и, хмурясь, спросил:

– Что нашло на Манганелли?

– Сэр?

– Читайте вот тут.

Это была последняя речь, подготовленная Чарли, предназначенная для торжественного обеда в Обществе Элеоноры Рузвельт. Начиналась она так: «Я не заслуживаю чести, которой вы удостоили меня сегодня вечером. По тому, как в последнее время идут дела, я заслуживаю лишь преждевременной отставки».