Во времена Саксонцев - Юзеф Игнаций Крашевский

обстоятельства добавили Пшебору отваги и свободы в обхождении с людьми. Он сидел в собрании шляхты, довольно крикливо разговаривающей, которой, казалось, предводительствовал. Увидев Витке, не обращая внимания на товарищей, пан Лукаш очень живо встал и подбежал к нему.

Саксонцу эта встреча вовсе не была приятна. Он не хотел, чтобы на него тыкали пальцами как на сторонника Августа. К счастью, Пшебор, должно быть, догадался об этом, и с кривой усмешкой и показом великой радости поздоровался с ним, как с силезцем.

Шляхта, сидящая у стола, которой пан Лукаш что-то шепнул, видно, уже долго тут пирующая, потому что имела горящие лица и перед ней стояло достаточно пустых рюмок, встала из-за стола и начала расходиться.

Пшебор остался. Витке, заняв место у освободившегося столика, велел подать бутылку вина и две рюмки, потому что знал, что Пшебор, хоть уже не жаждущий, не откажется от приглашения.

Чрезвычайно возбуждённый интерес струился из его глаз.

– Ради живого Бога! – воскликнул он. – Что вы тут делаете? Скорей бы ожидал сегодня увидеть, не знаю кого, нежели вас!

Витке имел время подумать над ответом.

– Простая вещь, – сказал он, – я купец, я говорил вам, что думаю основать здесь торговлю, я прибыл оглядеться.

Пшебор глубоко уставил в него глаза.

– Ну и что же? – спросил он.

– Ничего ещё не знаю, – довольно равнодушно ответил Витке. – Я был в Кракове, но это будто умерший город, который, может, только на короткое время оживёт, а Варшаву надо лучше узнать.

И добавил с умысленным акцентом:

– Чего вы имеете вдоволь – это грязи.

Пан Лукаш рассмеялся.

– Осенью? Что удивительного! – сказал он немного обиженно. – Впрочем, иное дело – немецкий город и польский, мы к мелочам значения не привязываем.

Он махнул рукой.

– Что же у вас слышно? – продолжал он дальше. – После моего бегства пани Пребендовская надела по крайней мере траур?

Он очень громко рассмеялся, аж по избе разошлось.

– Что касается меня, – добавил он, – как видите, сутану я выбросил за забор и вернулся к свободе, сабельку, как подобает, припоясав.

Он покрутил не слишком выросшие усики.

– Но и от злости на Пребендовских, – сказал он, – перекинулся к контистам, которым служу…

Он бросил на Витке взгляд, но тот, ни удивления, ни жалости не показывая, шепнул только:

– И как успехи?

– У меня самые лучшие надежды… я узнал уже много особ, обещают мне достаточно, наш Конти не так безопасен, как может показаться, и только что-то его не видно в Гданьске, где должен высадиться с огромным флотом и значительной силой, а там также его уже немалые отряды ожидают. Мы имеем за собой примаса, а тот один за десять региментов будет значить.

Сказав это, Пшебор немного подождал, не услышит ли какого ответа, но Витке налил ему опустевшую рюмку и только пожал плечами.

Только после короткого молчания саксонец отозвался:

– Как хорошо, что я вас встретил и информацию получил, поскольку оказывается, что я тут буду не у дел и нет необходимости вино продавать, когда французы уже заранее своих имеют.

И рукой показал на помещение, в котором находились.

– Да! – рассмеялся Пшебор. – Хозяин тут Ренар… и вроде бы не с сегодняшнего дня. Не знаю, отец его или дед при королеве Марии Людвики здесь осел. Торговля у него идёт хорошо, человек степенный… жена ещё совсем красивая, а была очень красивой. Доченька же…

Говоря это, он задел локтем Витке и указал на дверь.

В ней как раз стояла та, о которой говорил.

Был это ещё ребёнок, но такой предивной красоты и великого обаяния, такой восхитительный, что глаз от него оторвать было нельзя. Когда показалась маленькая Генриетка, все гости обернулись к ней, глядя как на чудесную картину…

Смелая девушка, потому что с детства привыкла к чужим, с кокетством не по возрасту улыбалась своим поклонникам. По ней было видно, что родители её любили и нежили, потому что одета была весьма элегантно, и даже с утра на ней были драгоценности; выставляла напоказ их и себя.

Такого красивого ребёнка, потому что Генриетке было не многим больше десяти лет, трудно было найти не только в ординарной пивнушке, но и в панских дворцах. Витке, который любил детей и красивыми личиками в целом не гнушался, созерцал её явно восхищённый.

Девочка с тёмными волосами, с локонами, опущенными на плечи, в коротком бело-розовом платьице, в ботиночках на красных каблучках, со своим личиком красивого овала и деликатных черт была будто для рисования!

Знакомый уже Пшебор улыбнулся ей, очарованный.

– А что будет, когда этот чудесный цветок расцветёт полностью, это панский кусочек, но в такой пивнушке, где всякой молодёжи всегда бывает полно…

Он вздохнул и недокончил.

В ту же минуту вышла так же одетая мать Генриетки, почти такая же прекрасная, как она, но дама уже второй молодости, энергичная и полная; нагнулась к ребёнку и немного сопротивляющегося убрала с любопытных глаз, уводя с собой.

Пан Лукаш, который уже и раньше был под хмельком, а крепкое вино Витке ещё больше вскружило ему голову, нагнулся через стол к купцу и начал болтать, что ему слюна к устам принесла.

– Я так же хорошо, как на службе у примаса, – говорил он открыто, – воспользовался тем, что при той Пребендовской висел. По многим делам я мог их объяснить, а чем меня ваш Саксонец интересует? Увидим, как вещи обернутся, уж не может быть, чтобы французы имели меньше денег, чем один курфюрст саксонский, но что-то до сих пор их не видать, а саксонские талеры курсируют густо. Примас жалуется, что они у него каждый день людей оттягивают. Хе! Хе! Я бы и за него самого не ручался.

Витке улыбнулся.

– Вы так думаете? – спросил он на вид равнодушно.

– Сам кардинал, – сказал Лукаш, – наверное, продать себя посрамился бы и за слишком мало его купить нельзя; но около него баб достаточно.

– Как это – баб? Возле архиепископа? – спросил с интересом Витке.

– Не подумайте ничего плохого, – отпарировал Пшебор, – упаси Боже, но он племянницу очень любит, Товианьскую, а та драгоценности любит, а близкая также родственница, княгиня Любомирская… – он покрутил головой, попил и продолжал далее: – Примас имеет слабость к Товианьским.

Пан Лукаш не заметил, когда, не очень даже побуждаемый к этому, во всём исповедался. В свою очередь начал расспрашивать так же купца, но тот говорил только, что хотел, и что ему было нужно. Разболтал, якобы случайно, что Флеминг вёз на коронацию целые бочки золота для оплаты войску, целые сундуки драгоценностей на подарки друзьям.

Пшебор многозначительно качал головой.