Битва за Францию - Ирина Даневская

— А это звание Вы купили у Ноттингема за три тысячи фунтов! — не сдавался оратор.

— Да я добровольно отдал ему деньги после отставки! — возмутился Бэкингем. — Чтобы хоть как-то компенсировать бедняге убытки от потери выгодной должности. И сделал это с разрешения покойного короля Джеймса…

— …которого Вы отправили на тот свет! — ехидно закончил Дигс.

Бэкингем побледнел. Проклятое дело об отравлении короля, которое он уже считал надёжно похороненным в анналах истории, снова лезло наружу. Воспользовавшись замешательством министра и тишиной в зале (депутаты, изумлённые смелостью оратора, наконец-то, замолчали), господин Дигс сумел достойно закончить свою речь:

— Господа, герцог, будучи камергером, без всяких предписаний сведущих людей и даже вопреки официальной точке зрения врачей, пользовал Его Величество некими пластырями и некой настойкой, которые медикам неизвестны, позабыв при этом о своём долге и сердечном почтении, каковые он должен был испытывать по отношению к столь священной особе. Эти средства произвели столь неблагоприятное воздействие, что врачи отказались продолжать лечение Его Величества, пока пластыри и настойку не перестанут применять. Сам король, чувствуя себя всё хуже, считал, что причиной ухудшения являлись указанные пластыри и настойка. А это, господа! — возвысив голос, продолжил депутат, — это говорит о столь тяжком преступлении, что его можно охарактеризовать как измену и убийство!

На трибуну вскочит и Элиот.

— Бэкингем — язва, разъедающая Англию! — заявил он. — Я искал в истории персонаж, с которым можно было бы его сравнить, и не нашёл никого, кто больше походил бы на герцога, чем Сеян[51], о ком Тацит говорит, что он был высокомерен, презрителен и постоянно смешивал свои интересы с делами государства… Милорды, таков и Бэкингем. Именно от него исходит всё зло, именно он — причина несчастий; лишь его низвержение может дать надежду к улучшению положения дел…

Сражённый этими обвинениями, Джордж Вилльерс покинул парламент. Если бы он немного задержался, то услышал бы, как к обвинениям в фаворитизме добавились и придирки к плохо оснащённой экспедиции в Кадис[52], и тёмное дело о штрафе в 10 000 фунтов с Ост-Индской компании[53], которое, впрочем, стараниями друзей герцога в тот же день растворилось в тонкостях морского и торгового права.

Впрочем, все эти проступки рядом с обвинением в монархоубийстве казались несущественными мелочами, и герцог понимал это, как никто другой. Поэтому, он сразу же помчался к королю, чтобы с помощью монаршего авторитета усмирить зарвавшихся парламентариев, но дорогу в королевские покои ему решительно преградил сэр Фрэнсис Коттингтон.

— Прошу прощения, милорд, но Его Величество никого не принимает, — заявил он.

Не будь сегодняшнего парламентского заседания, Джордж Вилльерс отодвинул бы Коттингтона в сторону и проследовал дальше, но сейчас он послушно остановился.

— Даже меня? — треснувшим от волнения голосом спросил министр.

Секретарь только развёл руками. Бэкингем почувствовал, как земля уходит из-под его ног.

— Я погиб, — прошептал про себя всемогущий министр, который не имел никаких оснований не доверять своему агенту. — На этот раз, я действительно погиб.

Он вернулся домой, и запёрся в своих покоях, запретив слугам его беспокоить.

* * *

Но прятаться от неприятностей — это худший способ их избежать, и, неизвестно, чем бы закончилась эта интрига, если бы в игру не вступили люди, чьё благополучие всецело зависело от расположения Бэкингема. Пока лояльные к герцогу депутаты сражались в парламенте с его врагами, требуя арестовать и привлечь к суду за клеветнические речи Элиота и Дигса, целая делегация друзей и родственников Джорджа Вилльерса взяли в осаду Йорк-Хауз, чтобы встретиться с отчаявшимся министром. На помощь им скоро прибыл и виконт Пурбек.

— Джорджи, я доберусь до тебя, даже если мне придётся поджечь дом, чтобы заставить тебя выйти! — заорал он, ломясь в запертую дверь герцогской спальни.

Зная упрямство брата, Джон приготовился к долгой осаде, но дверь отворилась так быстро, что виконт даже не успел охрипнуть от крика и отбить кулаки о крепкое дерево.

— Входи, — мирно проговорил Бэкингем, затягивая внутрь опешившего виконта.

Сам же, погрозив кулаком уже притихшим родственникам, снова запер дверь.

— Выпьем? — спросил он у Джона, и, не дожидаясь ответа, откупорил бутылку вина, и, протянув её брату, взял ещё одну себе. — Терпеть не могу пить в одиночестве.

— И за что же мы будем пить? — тяжело дыша, выдохнул виконт, который тщетно пытался отдышаться от недавнего волнения.

— За мои похороны. Aeternum vale![54] Я умер, Джон.

— Брось! С королевской поддержкой ты легко закроешь рты всем своим недругам. К тому же, ты ни в чём не виноват!

— Разве в наше время непременно нужно быть в чём-то виновным, чтобы оказаться на эшафоте? — вздохнул Бэкингем, бросаясь на кровать. — Чёрт возьми! Чарльз не хочет меня видеть!

— Ты тоже не приглашал меня к себе, но это не помешало мне войти, — усмехнулся Джон. — А тебе, братец, давно бы следовало привыкнуть к нападкам недоброжелателей.

Бэкингем рывком сел на постели.

— Ты прав, — проговорил он. — Тысячу раз прав! Я всё же лорд-камергер и имею право входить в королевские покои в любое время дня и ночи. Король должен завтра появиться в парламенте и выступить в мою защиту, иначе и лорды — трусливая свора, что до сих пор виляла хвостом в моём присутствии, вцепятся мне в глотку, следуя доброму примеру палаты общин. Но разве…

Он не договорил, потому что в дверь опять постучали.

— Я же приказал всем убираться к дьяволу! — крикнул герцог, и, запустив в дверь уже опустошённую бутылку вина, опять повернулся к брату.