В ее глазах - Сара Пинборо

– Я же тебя предупреждала. – Подошедшая Сью ставит мне на стол совершенно забытую чашку с чаем. – Не принимай близко к сердцу. Ты же знаешь мужчин. В глубине души они все скандальные дети. – Она наклоняется ко мне. – В особенности богатенькие баловни судьбы.

Я смеюсь, хотя в глубине души все еще испытываю обиду на то, как несправедливо со мной обошлись.

«Возьми себя в руки, Луиза, – говорю себе я и, включив компьютер, начинаю рабочий день. – И делай свою работу дальше. Адель все равно никогда больше о тебе не вспомнит, а Дэвид твой начальник».

В полдень появляется семейство Хокинз. Сразу бросается в глаза, что пациент, Энтони Хокинз, двадцати одного года от роду, пришел сюда не по своей воле. Его родители, несгибаемые представители верхушки среднего класса, возрастом ближе к концу шестого десятка, вносят с собой облако запахов: дорогая пудра, духи, одеколон. Оба хорошо и со вкусом одеты: на нем костюм, на ней дизайнерская блузка с юбкой и нитка жемчуга. Но я не могу не заметить, какой потухший у нее взгляд. Провожу их в приемную, напоминающую салон в элитном клубе. Жена присаживается в мягкое кресло, устроившись на самом его краешке. Муж остается стоять, спрятав руки в карманы, и молодцеватым тоном меня благодарит. Несмотря на всю его чрезмерно самоуверенную сердечность, понятно, что ему нравится здесь не больше, чем их отпрыску.

Энтони Хокинз худ, даже слишком худ, он постоянно вздрагивает и подергивается от тика, а его глаза, полные первобытной ярости существа, загнанного в угол и готового отбиваться, похоже, живут на лице совершенно отдельной жизнью. Такие бегающие глаза еще бывают у некоторых детских игрушек: перескакивая с места на место, они, кажется, не способны сфокусироваться ни на чем, по крайней мере ни на чем из того, что все остальные способны видеть. На меня он не смотрит. Даже если бы мне не было известно о том, что он героиновый наркоман, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы об этом догадаться. Ходячий плакат о вреде наркотиков. Кажется, Энтони в любой миг готов взорваться, но я вижу, что все это главным образом страх. Впрочем, это не мешает мне держаться от него на благоразумном расстоянии. Страх отнюдь не помеха насилию, и я всегда осторожничаю с пациентами, которых направил к нам суд.

– Я не хочу, – бормочет он, когда Дэвид выходит, чтобы пригласить его к себе в кабинет. – Со мной все в полном порядке.

У него выговор выпускника привилегированной частной школы.

– Ваши родители могут подождать вас здесь, – говорит Дэвид.

Тон у него безукоризненно вежливый, но твердый. Ничто в нем не напоминает о его недавнем дурном настроении, однако на меня он вообще не смотрит.

– Это займет всего час. Больно не будет. – Дэвид слегка пожимает плечами и улыбается Энтони своей обезоруживающе обаятельной улыбкой. – И будем надеяться, это поможет вам избежать тюрьмы.

Наконец Энтони фокусирует на нем взгляд; в его настороженных, бегающих глазках наркомана светится подозрение, однако он с видом смертника, идущего на виселицу, все же плетется следом за Дэвидом в кабинет.

Едва за ними закрывается дверь, как плечи миссис Хокинз поникают и маска напускного стоицизма слетает с нее. Меня охватывает чувство жалости к ней. Что бы Энтони ни натворил, это не прошло для его родителей даром. А ведь он совсем не так давно был малышом вроде Адама. В глазах его матери, возможно, он до сих пор таким и остался. Я приношу им по чашке чаю – в фарфоровых чашках с блюдцами, которые мы подаем клиентам, а не в керамических кружках, из которых пьем сами, – и сообщаю, что доктор Мартин – весьма уважаемый специалист. Я не уверяю их, что он поможет их сыну, – мы не имеем права раздавать обещания, – но мне хочется как-то их ободрить. Вижу в глазах женщины благодарность, как будто мои слова целительным бальзамом проливаются на ее измученную душу.

Мысль о том, как все в мире непредсказуемо, заставляет меня вспомнить про Адама. Охваченная внезапным приступом материнской паранойи, я ни с того ни с сего беспокоюсь: вдруг в школе или на продленке что-то случилось, а все рабочие телефоны были заняты? Роюсь в сумке в поисках мобильного, но пропущенных звонков на нем не обнаруживается. Все, разумеется, в полном порядке, как обычно. Зато пришло сообщение. От Адели. Вот черт. Ну почему я ему не сказала?

Если у вас завтра выходной, не хотите куда-нибудь выбраться? Можно съездить в спортклуб. У них там есть сауна и бассейн, можно будет немного расслабиться. Я могу оформить вам разовый пропуск. Буду рада компании. А.

Какое-то время стою столбом, таращась на экран. Черт. И что мне теперь делать? Я пребывала в полной уверенности, что она взяла мой номер просто из вежливости. Мои пальцы застывают над клавиатурой. Может, вообще не отвечать? Наверное, так и стоило бы поступить. Но это было бы грубо, и тогда мне было бы неудобно уже перед ними обоими. Черт, черт, черт. Я уже собираюсь написать Софи и спросить у нее совета, но затем передумываю. Я и так знаю, что она скажет, а если я расскажу ей о том, что подружилась с Аделью, это будет как тот фарш, который невозможно провернуть назад, и придется и дальше держать ее в курсе дела. А я не хочу превращать свою жизнь в развлечение для нее.

Перечитываю сообщение еще раз. Надо ответить. Надо согласиться. Ну подумаешь, я спьяну разок потискалась с Дэвидом. Эта история уже в прошлом, с ней покончено. Для нас обоих это была глупая ошибка. Может, Адель станет мне новой подругой. У меня такое чувство, что я ей нужна. Ей явно одиноко. Я вчера прямо-таки физически это ощущала. И не ей одной, как бы яростно я это ни отрицала. Мне тоже одиноко – и до ужаса страшно, что в обозримом будущем ничего другого не светит. Лишь бесконечные недели, сливающиеся одна с другой.

Нам с Аделью обеим одиноко. Несмотря на всю ее стильность и подкупающую манеру держаться, один бог знает, что там у них за брак, если ее муж на досуге шляется по барам, надирается и обжимается с посторонними бабами. Он сказал, что обычно так себя не ведет, но они все так говорят. Что еще он мог сказать? Кто же знал, что нам предстоит вместе работать? И да, позавчера он был со мной исключительно мил, зато сегодня как с цепи сорвался. Может, позавчера он просто боялся, как бы я не рассказала обо всем доктору Сайксу? Если подумать, мне следовало бы в этой ситуации быть на стороне Адели. Уж кому, как не мне, знать, каково это – жить с мужчиной, который тебе изменяет. Я очень хорошо помню, каким ударом стало для меня в свое время это открытие, и оказаться потенциальным источником подобной боли для другой женщины мне не слишком приятно.

Может, я толком ее и не знаю, но Адель очень милая. Она мне нравится. И приятно в кои-то веки получить от кого-то эсэмэску с предложением чем-нибудь заняться, вместо того чтобы самой рассылать их другим. Надо с ней встретиться, хотя бы из вежливости. А если мы сдружимся, я потом во всем признаюсь Дэвиду. Скажу, что собиралась рассказать ему о нашем знакомстве с Аделью, но он был так раздражен, что я не отважилась. Неплохой выход. Я немедленно чувствую себя лучше.

Во всем этом есть только одна закавыка. Почему она не предложила сходить пообедать и выпить вина? При одной мысли о спортклубе мне хочется куда-нибудь спрятаться. Я уже сто лет не занималась никаким спортом, кроме беготни за Адамом, а поскольку ему уже шесть лет, то даже и бегать за ним уже практически не приходится. Адель такая спортивная и подтянутая, что мне рядом с ней только позориться. У меня даже формы для занятий нет. Во всяком случае, такой, которая на меня бы налезла.