Миндаль цветет - Оливия Уэдсли

Платье его имело какой-то фантастический вид. «Это бы еще ничего, – думала Джи, – платье можно сменить, а вот остальное! Ведь теперь мне здесь больше нечего оставаться. Но как же дети, как Рекс – с таким отцом…»

Она беспомощно сжала свои руки; в первый раз в жизни она почувствовала на своих плечах тяжесть своих лет. Она опять повернулась к Тони.

– Антоний! – воскликнула она почти с отчаянием.

– Что, Джи, дорогая?

– Что же ты намерен делать?

– Что делать?

– Ну да, ведь теперь ты дома; на тебе будет лежать обязанность воспитывать детей.

– Да, мне кажется, с ними благополучно. Я заметил правую ногу мальчика. Странно. Какая жалость.

Она засмеялась, но ей хотелось плакать; ей вспомнились все их бесконечные паломничества от одного врача к другому.

– Да, – сказала она, – но зато у Доры нет никаких недостатков.

– Хорошо. Надо мне повидать ее. Да.

– Я сейчас позвоню, чтобы ее позвали.

Пока ходили за Дорой, они не нарушали молчания.

Дора вошла быстрыми шагами и тотчас же увидела Рексфорда; она постояла секунду, глядя на него, потом стрелой бросилась к нему с широко раскрытыми глазами и полуоткрытым ртом. Она влезла на него, цепляясь за его одежду, и впилась в него глазами:

– Вы возвратились. О, это божественно! Джи, не правда ли, как хорошо? О Тони, разве вы не рады меня видеть? Нет, нет, я знаю, что вы должны быть рады. Тони, я люблю вас!

Безжизненное лицо Тони дрогнуло; он улыбнулся.

– Поцелуйте меня поскорее – крепко! – командовала Дора.

Она потерлась своей щекой о его щеку.

– Какой же вы стали колючий! Это потому, что вы были за границей. Это вы там так обросли… Тони, я катаюсь верхом, ведь правда, Джи? И я могу говорить по-французски. О, я люблю вас, милый, дорогой!

Джи оставила их вдвоем; ей было обидно за Рекса. Выходя, она услыхала смех Тони, похожий на дикий рев. Никто не мог вызвать его улыбки, а Дора сумела заставить его хохотать; в скором времени они вышли и направились в парк.

Рекс пришел к Джи.

– Странный народ эти отцы, – глубокомысленно сказал он. – Я совсем не помню своего, но мне он кажется совсем не таким, каким должен быть отец. Как вы думаете, Джи? Конечно, Дора знала его раньше, это совсем другое дело.

Он постоял с минуту, наблюдая две удалявшиеся фигуры – отца и Доры.

– Как странно, что теперь всегда у нас в доме будет отец, – добавил он, говоря про отца как про какое-то колесо у телеги или другую какую-нибудь вещь, а затем он внезапно обнял Джи и страстно прижался к ней, как бы прося у нее защиты в своем несчастье. – Мы не любим сюрпризов, – прошептал он. – Вы всегда говорили, что они – сплошное недоразумение.

Когда Тони очутился в своей собственной комнате, прошлое обступило его со всех сторон. Сам того не замечая, он поддался коварным чарам «дома», под кровлей которого жили его предки и который ему самому достался по наследству. Он вновь испытывал чувство «родного очага», чувство столь сильное, что из-за него человек готов жертвовать счастьем и богатством, готов лететь из отдаленных стран, лишь бы не потерять права на него. Тони раньше не сознавал, что ему недостает дома, теперь он это понял.

Он высунулся из окна, жадно впивая в себя запах земли, и прислушивался, как шелестел плющ при слабом ночном ветерке; им овладело то неизъяснимое чувство, которое испытывает человек после сильного потрясения или при полной перемене места. Он теперь ясно сознавал, какая громадная разница существовала между жилищем, которое он называл домом в Сайвунге, и его настоящим домом. Он еще видел перед собой остроконечную траву, подобную стрелам, блестевшую при лунном сиянии, ему еще слышались глухие, таинственные, дикие звуки джунглей, а здесь – какой контраст! Розы распускались, освещенные звездами, и с полей доносился звон колоколов.

Но даже в этом покое он не находил полного удовлетворения; он не испытывал еще непосредственной близости, окончательного слияния с окружающей его новой обстановкой и чувствовал себя в положении человека, который, расставаясь с чем-нибудь и сознавая, что расставание не дает ему ничего, кроме облегчения, все же сожалеет о том, что он покидает. Он чувствовал себя теперь еще более одиноким, чем когда-либо. Он прошелся по комнате; на стене висел портрет Франчески, а под ним фотография Рекса.

Он посмотрел на лицо Франчески.

Нельзя было сказать, что он забыл ее, но за последний год он вспоминал ее нечасто. Целых восемь лет с тех пор, как ее не стало.

«Какая она была хорошенькая, – подумал он, – такая же красивая, как на портрете».

К нему опять вернулось сознание обрушившегося на него несчастья.

К чему вспоминать?!

За последнее время он выработал в себе особую сноровку: когда он не хотел о чем-нибудь думать, он как-то захлопывал в своем мозгу особую дверку и не пропускал в нее назойливых мыслей. Так он поступил и сейчас.

Это было необходимо, иначе сознание своего одиночества подступало к нему со всех сторон, и это было ужасно. Иногда, впрочем, и эта уловка не помогала, и мрачные призраки протягивали к нему из темноты свои руки.

Он стал смотреть в парк, над которым раскинулось темное небо, усыпанное звездами, как драгоценными камнями.

В течение своего пути он ставил перед собой цель вновь заняться своими фермами, вести хозяйство и жить только для этого. Теперь ему было приятно сознание, что он может все это осуществить.

Внезапно ему вспомнился Паскаль. Ему показалось странным, что его чувство к Паскалю не изменилось. Пан совсем не подходил к его теперешнему настроению, вот Чарльз – другое дело; его бы он повидал с удовольствием.

Гревиль сказал Джи с лукавой улыбкой:

– Его пример отнимает всякое очарование, которым окружают «разбитые сердца».

– Он атрофирован, – быстро ответила Джи. – Это трагедия, и я не нахожу в этом ничего забавного.

Ее страшно тревожила мысль о том, что будет дальше; она мучилась за Рекса и за Дору, которую она тоже успела искренне полюбить. Она знала, что ей придется очень скоро поднять вопрос о своем отъезде, и не могла примириться с тем, что ее любимец Рекс будет находиться в зависимости от такого отца.

Всю ночь она пролежала без сна, а утром, лишь только она начала засыпать, – так, по крайней мере, показалось бедной Джи, – пришел Рекс.

Он приходил к ней каждое утро, когда ей подавали чай, и сегодня, по своему обыкновению, явился босиком в своей пижаме.

– Мне нравится, как у вас пахнет, – сказал он, вступая в разговор, – в вашей комнате пахнет, как и от вас самой, сандаловым деревом и цветами.

Он соскользнул со своего стула, немного прихрамывая, подошел к ее туалетному столу и попрыскал на себя из пульверизатора жасминовыми духами.