Властитель душ - Ирен Немировски

Дантист с женой оказались людьми грубыми, непокладистыми, ленивыми. У них было трое детей. С утра до ночи в квартире стоял адский шум: ссорился дантист со своей половиной, дрались их дети, плакал Даниэль.

Впрочем, Дарио и дантист извлекали некоторую выгоду из соседства друг с другом. К примеру, Дарио советовал больному:

— Вам необходимо заняться зубами. Вы жалуетесь на изжогу и горечь во рту, а все дело в том, что вы плохо пережевываете пищу. Очень кстати, что мой сосед — дантист. Советую немедленно обратиться к нему. Вам повезло: он делает скидки моим знакомым, — так уж мы с ним договорились по дружбе.

За каждого нового пациента дантист выплачивал Дарио определенный процент. И в свою очередь рекомендовал его своим больным. Когда приходил срок получать с них деньги, вернее, вытрясать и выпрашивать, оба доводили почтальона до исступления, гоняя без конца по одним и тем же адресам.

Даже у постели больного Дарио был вынужден изворачиваться и хитрить. В его шатком положении приходилось просчитывать каждый шаг. Ему полагалось излучать благодушие и веселье, сыпать дежурными шутками, подбадривать, уходя, больного раком, не знающего, чем он болен: «Вот увидите, все пройдет!» — чтобы тот не догадался о страшной истине, и думал: «Как знать, может, я и выздоровею». Но он не умел ни шутить, ни лгать. Не умел подольститься к дамам, посмеяться с ними, сострить. Не мог избавиться от акцента. Выглядел нелюдимым и неухоженным.

Возвращаясь к себе после тяжелых трудов, он на мгновение останавливался у подъезда и замирал, вдыхая вечерний воздух. В эту минуту, единственную за весь день, он ни о чем не думал. Дома его ждали неоплаченные счета за газ и за электричество, письма от кредиторов. У Клары слипались покрасневшие глаза: она опять шила до утра при скудном свете лампы. Нужно купить малышу ботинки, а ему — новый плащ. Но здесь, на шумной улице, стоя лицом к мосту с коваными перилами, он отдыхал и отвлекался от всего. Не замечал ни унылых голых деревьев, ни осенней слякоти, ни хмурых печальных вечно спешащих прохожих. Не чувствовал скверного запаха болезни и нищеты, въевшегося в одежду и кожу. Близко не подпускал ни единой мысли. Собирался с силами перед новой схваткой. Так воин в неравном бою, чудом уцелевший, но обреченный, крепче сжимает меч, шепчет имя любимой и вновь устремляется в бой, нутром ощутив готовность отдать душу за жизнь других.

Сильви Вардес жила с дочкой у своей дальней родственницы в старинном доме на улице Варенн. В тот год неделя перед Рождеством выдалась холодной, ненастной. Около полудня Сильви пешком возвращалась из церкви. Она промокла, продрогла, и ей хотелось поскорей очутиться в тепле у большого камина, укрыться под гостеприимным надежным кровом от дождя и ветра.

С тех пор как Сильви уехала из «Каравеллы», ее терзала тревога: Вардес непременно объявит, что она его бросила, и потребует развода. Несколько месяцев неизвестности и отчаяния казались ей потом самыми мрачными в ее жизни. Потому что до сих пор, несмотря ни на какие испытания, она не сомневалась, что верна своему долгу и совесть у нее чиста. Теперь же блуждала в беспросветных потемках и не знала, как поступить.

У ворот она различила сквозь дождь и туман неподвижную фигуру: человек съежился, засунув руки поглубже в карманы, со шляпы текло в три ручья. Заметив мадам Вардес, он вздрогнул, шагнул вперед и робко ее окликнул. Сильви узнала Дарио.

— Здравствуйте, доктор Асфар, — поздоровалась она.

— Неужели вы меня еще помните, мадам? — обрадовался он. — Даже имени не забыли! Извините меня. Я просто проходил мимо и подумал, нельзя ли мне заглянуть к вам без предупреждения, запросто, как тогда, в «Каравелле». Но я не решился, все выжидал…

Не мог же он ей признаться, что часами бродил под дождем по осенней липкой грязи и молил Бога о чуде, мечтая хотя бы издали увидеть ее. Господь ответил на его молитву: она вдруг возникла перед ним. Сейчас, наверное, она его прогонит. Он поспешно схватил ее за руку и что-то залепетал в крайнем смущении, очень быстро и горячо, — поначалу она не разобрала ни слова. Наконец он немного успокоился и проговорил более внятно тихим дрожащим голосом:

— Явиться к вам — страшная дерзость с моей стороны. Мне и раньше хотелось вас повидать, но не было достойного предлога.

— Никаких предлогов и не нужно, — приветливо отозвалась она. — Я рада вас видеть, заходите, а то на улице холодно и сыро.

Он послушно последовал за ней, от волнения не замечая ничего вокруг: ни просторного двора, ни старинного особняка, ни крытой галереи, ни обширной мрачноватой гостиной. Она оставила его одного в небольшой светлой комнате.

Переодевшись в сухую теплую одежду, Сильви вскоре вернулась с чайным подносом.

Он с благодарностью взял у нее из рук чашку чаю, обжигающее питье мгновенно согрело его.

— Да вы дрожите! Вы так замерзли…

— Ослабел после болезни. Я болел. Целый месяц провалялся.

Сильви принялась его расспрашивать о жене и сыне. Оба чувствовали себя скованно, с трудом подыскивали слова. «Она совсем не изменилась, — думал он. — Все то же черное платье, никаких украшений, только брильянт сияет на руке. Темные волосы чуть тронуты серебром, чистый выпуклый лоб, глубоко проникающий в сердце взгляд ясных сияющих глаз. Те же изысканные тонкие черты, гордая посадка головы, стройная шея».

Внезапно он взял ее руку и прижал к своей ледяной щеке, не решаясь прикоснуться губами.

— Душа у меня промерзла, я так устал, — пожаловался он. — Меня окружают одни больные, нищие, отчаявшиеся люди. Я сам отчаялся. Вот почему я пришел к вам.

— Чем я могу вам помочь?

— Нет-нет! — испугался он. — Я не прошу у вас помощи! Мне ничего не нужно. Только не прогоняйте. Позвольте поглядеть на вас.

— Почему вы уехали из Ниццы? Разве там было плохо? А здесь у вас есть пациенты? Вам хорошо платят?

— Нет. Почти не платят. Едва свожу концы с концами. Да еще болезнь основательно расстроила мои дела. Я не мог работать, что само по себе скверно, к тому же за это время несколько семей отказались от моих услуг и обратились к другим врачам. Неудачи повсюду преследуют меня. Я так виноват перед моей несчастной женой, что хоть излому беги.

— В чем же ваша вина?

— Во всем. Ведь это я увел ее от родителей. Привез сюда. Мы родили ребенка. Зачем? Какое я имел на это право? Подумать только, жалкий нищий возомнил себя светилом французской медицины! Да кто я такой? Всего лишь грязный азиат. Мне на роду написано торговать коврами и нугой, а я во врачи полез! Пытаюсь выкарабкаться, но скатываюсь все ниже. Мне-то хотелось похвастаться вам своими значительными научными открытиями, к примеру изобретением новой сыворотки, обсуждать философские и нравственные вопросы! — Он рассмеялся невесело и принужденно. — Вместо этого я ною и жалуюсь. Мол, все плохо и денег не хватает. Нет, от вас ни франка не приму! В тот день, когда я приду к вам за деньгами, знайте: надежды больше нет, доктор стал законченным негодяем, к чему его и готовили от рождения. Пока что я еще борюсь, сопротивляюсь. Но надолго ли меня хватит? Земного человека, сотворенного из праха, — произнес он с горечью и злобой. — Простите великодушно! Докучаю вам всякой чепухой. Вы так добры ко мне, благодарю вас. Никогда не забуду вашей помощи и вашего участия.