Лесной фронт. Благими намерениями - Алексей Замковой

— Раздеть и расстрелять, — приказал я, поднявшись. — Генрих, посмотри, кому из вас подойдет одежда, и пусть те переоденутся.

Оставив приговоренных на попечении остальных, я отошел в сторону и принялся изучать документы. Пропуска… Аусвайсы… Этих полицаев, оказывается, зовут Савелий Дрыгайло и Михаил Зенькин. Большое спасибо немцам за то, что документы были написаны на двух языках. Под каждой надписью на немецком шла дублирующая надпись на русском. Иначе без помощи Генриха я понял бы мало. Еще я обратил внимание, что никаких фотографий на документах не было. Только на аусвайсах было какое-то смешное описание внешности, вроде роста, цвета глаз и прочего. Очень-очень интересно. Фактически эти документы мог использовать любой мало-мальски подходящий под описание внешности в аусвайсе. Да это же просто подарок какой-то! А еще повязки, которых у нас имеется даже с запасом… Обязательно используем!

Сзади раздались два выстрела. Я повернулся и пошел к своим бойцам. Генрих как раз что-то втолковывал Алику, протягивая ему одежду одного из полицаев. Этот дурак что, не хочет надевать вещи полицая? Но моей помощи в убеждении Алика не понадобилось. Тот взял одежду еще до того, как я успел подойти. Поэтому я оставил инцидент без комментариев.

— Затащите этих, — я указал на трупы, — в лес. Вечером наведаемся в Сенное. Думаю, грех упускать такой случай, когда там остались только трое предателей. Телегу берем с собой.

Село оказалось немаленькое. Полсотни дворов, небольшая деревянная церквушка… Слышится лай собак, а ветер доносит запах дыма и какой-то снеди, готовящейся на ужин. Просто идиллия. Если бы не война. И если бы я наблюдал за всем этим не лежа на мокрой земле в кустах на опушке леса, а, например, выходя из этого леса с ведром свежесобранных грибов. И если бы я не пришел сюда с намерением кое-кого убить. Уже начинало темнеть. Я зябко поежился, стряхивая пробежавших по коже мурашек, и вернулся к наблюдению. Впереди лежал луг, который метрах в трехстах от леса пересекала разбитая колесами и дождями дорога, а за ней уже начинались огороды и первые дома — окраина Сенного.

— Ян, кто здесь староста, знаешь? — спросил я лежащего рядом товарища, который, так же как и я, вглядывался в вечерний сельский пейзаж.

Тот молча покачал головой. Понятно. Значит, разведке придется все выяснять с нуля.

— Ладно. Давай назад.

Мы отползли в лес и, укрывшись за деревьями, поднялись. Остальные ждали нас возле телеги, в сотне метров от того места, с которого мы с Яном наблюдали за селом. Вопросительные взгляды, особенно со стороны новеньких, чуть не прожгли во мне дыру, пока мы приближались к отряду.

— Ну что, командир? — Антон сидел под деревом и, положив на колени пулемет, все не сводил глаз с Генриха. Все еще не доверяет. Прямо гансофобия какая-то… Хотя, если подумать, такой фобией сейчас, наверное, страдает большая часть страны. Но в моем отряде этому явлению делать нечего — надо будет разобраться, и чем скорее — тем лучше.

— Казик, — вместо ответа, я поманил к себе самого молодого бойца отряда, — иди смотри за селом. Когда стемнеет и там все успокоится — скажешь.

Пацан бесшумной тенью исчез в том направлении, откуда мы с Яном только что пришли.

— Село большое, — начал я подводить итоги осмотра. — Сейчас там вроде все спокойно. До крайних домов идти по открытой местности не меньше полукилометра. Где староста — неизвестно. Надо будет это выяснить перед тем, как войдем в село. Предложения есть?

— В окна, может, поглядеть… — неуверенно сказал Филипп.

— Там домов пятьдесят, — покачал я головой. — Всю ночь заглядывать будем. Еще и заметить кто-то может.

— Надо найти самый богатый дом, — выдвинул новое предложение Генрих. — У нас в Гоще старостой как раз самый зажиточный стал.

— Не факт, — отмел я и эту идею. — Нам надо точно знать.

— Надо было тех полицаев спросить! — тихо произнес Антон.

— Надо было, — согласился я. — Только теперь уже поздно. Еще какие соображения?

— Так давайте кого-то из местных спросим, — подал голос Генрих. — Постучим в окно и спросим.

— Не откроют, — возразил Антон.

— И на глаза нам никому попадаться не надо… — задумчиво протянул я. — Хотя… Ян, сколько у нас полицейских повязок?

Мы нагло, в открытую, вошли в Сенное по дороге. Белые повязки чуть ли не светились в темноте на наших рукавах. Шли, не скрываясь, перешучиваясь и громко смеясь. А зачем скрываться шестерым полицаям — представителям власти на оккупированной территории? Шестерым — потому что Семен, Филипп и Антон в это время крались огородами, подстраховывая нас на всякий случай. С нами они не смогли пойти по той простой причине, что одежда их, мягко говоря, не соответствовала образу. Антон ходил в пусть потрепанной, но полной форме бойца РККА, и заменить ее было нечем. В принципе, возможно, и были полицаи из согласившихся сотрудничать военнопленных, но я решил все же не рисковать. А кроме того, не знал, насколько вписывается в образ и его вооружение — пулеметов у полицаев я еще не видел. Семен и Филипп тоже не смогли присоединиться к нашему маскараду из-за одежды. Представить себе полицая в таком, как у них, рванье было еще сложнее, чем в красноармейской форме. Самому мне тоже пришлось немного поработать над внешним видом. Сапоги и штаны я решил оставить, но немецкую куртку пришлось засунуть поглубже в приватизированный мной по праву командира немецкий ранец, который я также отдал Антону. Вряд ли немцы делятся со своими прислужниками обмундированием. Нет, насколько я знаю, полицаям положена была униформа черного цвета, но это ведь не «фельдграу». Так что такую куртку я мог получить, только сняв ее с трупа. А это — чревато. Кроме куртки, пришлось избавиться также от некоторого другого снаряжения. В общем, шел я, поеживаясь от холода, в одной рубахе.

У крайнего дом я остановился. Вроде подойдет — это и домом назвать сложно. Беднейшая покосившаяся халупа, в которой хороший хозяин и скот держать не станет — здесь уж точно ни староста, ни полицай жить не станет. Я пинком отворил калитку, чуть не завалив при этом всю секцию забора, и, взяв наперевес винтовку, вошел во двор.

— Открывай! — крикнул я как можно более противным голосом и грохнул прикладом в жалобно заскрипевшую дверь. Тишина…

— Открывай, грю! Полиция! — повторил я, снова ударив в дверь. — А то щас дверь вынесу!

Внутри что-то прошуршало, потом снова тишина. Я принялся лупить ногой в дверь, ругая на чем свет стоит «сволочей, не имеющих никакого уважения к власти». Чувствовал себя при этом полным подонком. Нет, действительно, вооруженный громила, который ломится в дверь к беззащитным крестьянам… Еще большей сволочью я почувствовал себя, когда дверь все же открылась. На пороге стояла древняя бабка. Латаная-перелатаная темная юбка, на плечах — драный мужской пиджак, черный засаленный платок, из-под которого на сморщенном лице испуганно поблескивают маленькие глазки. Блин, нехорошо-то как… Но надо продолжать играть.

— Ты что, старуха, оглохла совсем? Я тут битый час стоять должен? — Внутри все дрожало от желания самому себе дать в морду, но я старался говорить как можно более грубо. — Староста в каком доме живет?