Великие Тюдоры. "Золотой век" - Борис Тененбаум

Есть легенда, что перед смертью Уолси сказал:

«…если бы я служил Богу так, как служил королю, он не оставил бы меня в моей старости в такой беде…»

Томас Болейн, отец леди Анны, при получении в Лондоне известий о конце его врага и оскорбителя устроил банкет, на котором было дано замечательное костюмированное представление. Тема представления была задана хозяином дома: кардинал Уолси спускается в Ад.

Заполнить брешь, оставшуюся после устранения Томаса Уолси, королю было нелегко – уж очень большую роль он играл, и уж очень многими делами он занимался. К тому же Генрих Восьмой и не хотел создавать себе «второго Уолси» – в этом смысле он интуитивно следовал правилу, которое через добрых 400 лет, в 30-е годы XX века, будет с чеканной точностью сформулировано И. В. Сталиным, – «…незаменимых у нас нет…».

Поэтому пост лорда-канцлера, который раньше занимал кардинал Уолси, был передан Томасу Мору, вопросы церковного права перешли в ведение епископа Винчестерского, Стивена Гардинера, бывшего любимца Томаса Уолси, – он с завидной скоростью сориентировался в новой ситуации и «…встал на сторону права и короля…», дипломатические и посольские функции кардинала перешли к его заклятому врагу Томасу Болейну, который к тому же был отцом леди Анны и уже в силу этого мог рассчитывать на королевскую милость, а еще к этой новой свите короля добавился новый персонаж – Томас Кранмер.

Обнаружился он вот каким образом: Стивен Гардинер занимался делом о разводе короля с точки зрения канонического права и в процессе исследования имеющихся прецедентов познакомился с архидьяконом и ученым-филологом Томасом Кранмером, который, во-первых, выразил свою полную поддержку Великому Делу Его Величества, во-вторых, предложил перенести «поле битвы» из церковных судов на факультеты теологии университетов.

Гардинер был человеком очень умным – Томас Уолси недаром считал его своим любимым учеником, – и он немедленно увидел открывающиеся в этом направлении возможности. Понятное дело, выиграть спор в академической среде практически невозможно, но вот создать особое мнение – возможно, и даже очень. А уж как опереться на созданное таким образом особое мнение, Стивен Гардинер знает и сам.

И епископ Винчестерский, Стивен Гардинер, представил Томаса Кранмера королю – и тот немедленно поручил ему провести изыскания книг и документов, необходимых для обоснования Великого Дела Короля, – посольской миссии к папскому двору требовались аргументы. Таким вот образом сорокалетний скромный ученый, привыкший к тиши библиотек, вдруг оказался на королевской службе, да еще в самой гуще политической борьбы.

Ни Томас Кранмер, ни король Генрих, ни Стивен Гардинер, и вообще никто не мог и подозревать, какие огромные последствия для английской Церкви будет иметь это вот обычное рабочее подключение нового сотрудника, по натуре своей тихого и скромного интеллектуала, к процессам государственной деятельности Англии. Не в первый и не в последний раз в истории самый, в общем-то, обычный шаг приводит к огромным и, как правило, непредвиденным последствиям.

Но будущее, как известно, знает только Бог.

Посольство к папскому двору, возглавляемое Томасом Болейном, свежеиспеченным графом Уилтширом, прибыло в Болонью с богатым набором подарков и заманчивых предложений Папе Римскому – конечно, только в том случае, если папа Климент «…увидит свет истины…», истины в понимании короля Генриха. Первым неприятным открытием для послов оказалось то, что папа Климент находился в самых лучших отношениях с императором Карлом Пятым, который, как оказалось, тоже пребывал в Болонье и даже делил с Его Святейшеством один и тот же дворец.

Более того – император пожелал присутствовать при встрече понтифика и английских послов, и отказать ему не посмели. Это было нехорошим знаком и сразу отразилось на ходе переговоров. В силу каких-то не вполне понятных причин император Карл V испытывал к королю Генриху VIII сильнейшую антипатию. Дело было не в том, что он испытывал к своей тетушке, Катерине Арагонской, такие уж нежные чувства. Он и мать-то свою, Хуану Безумную, знал очень мало, и вовсе о ней не заботился, и совершенно не препятствовал разводу другой своей тетки, жены короля Дании, которую ее муж отверг примерно на тот же манер, что и король Генрих.

Но с королем Дании Карл V общался крайне редко, а вот с королем Англии Генрихом VIII – довольно часто. Как-никак Карлу V сватали в свое время в жены его дочь, Марию Тюдор.

И император, поговорив со своим будущим возможным тестем несколько раз лицом к лицу и обмениваясь с ним письмами на регулярной основе, нашел его невыносимо наглым и заносчивым субьектом, надутым глупцом, одержимым манией величия и превосходства.

А поскольку для политических раскладов он был ему не нужен, Карл Пятый дал волю своим личным чувствам и делал все от него зависящее для того, чтобы отравить королю Генриху жизнь.

Как только глава английского посольства Томас Болейн начал свою речь, император оборвал его на первых же словах.

«Помолчите, мессир, – сказал он ему, – «здесь суд, а вы – заинтересованная сторона».

В общем-то, слова о заинтересованной стороне были очень невежливы и даже, пожалуй, намеренно грубы – но они были вполне справедливы. Не очень-то умно было со стороны короля Генриха ставить во главе посольства Томаса Болейна, отца той самой дамы, ради которой и было затеяно дело о разводе. Но король искал не самого лучшего, а самого ревностного – а уж в усердии Томаса Болейна в данном деле он был более чем уверен. Ну, Томас Болейн за словом в карман не полез. Он сказал, что прибыл в Италию не как отец, надеющийся найти для своей дочери милость и покровительство, а как представитель короля Англии. И его государь, король Генрих, надеется на поддержку императора в своем справедливом деле, но, если и не получит его, будет продолжать стремиться к добру и благу независимо от наличия или отсутствия этой поддержки. Король готов выплатить 300 тысяч крон[11]– то есть всю сумму приданого королевы Катерины, уплаченного Испанией по ее замужеству, – и обеспечить Катерине Арагонской в качестве вдовы ее покойного мужа, принца Уэльского, Артура Тюдора, все те блага и весь тот почет, который ей следует.

Предложение, собственно, было вполне разумным. Катерина Арагонская получала как бы почетную пенсию, император – очень нужные ему наличные деньги, а король Генрих получал наконец свой развод, столь ему вожделенный.

Карл V предложение отверг. Он сказал, что он «… не купец, и честью семьи не торгует…». Это были не только высокомерные слова, но и хорошо рассчитанное оскорбление. Болейны как-никак возвысились в дворянство именно из купцов. A уж замечание насчет «…торговли семейной честью…», брошенное в лицо отцу королевской фаворитки, сестра которой еще до ее фавора была королевской наложницей, означало бы вызов на дуэль – если бы стороны были хоть сколько-нибудь сравнимы в статусе.