Мексиканский для начинающих - Александр Дорофеев

– Не хочется уезжать отсюда, – сказала Оля.

– Так в чем дело? Посидим еще, мамочка!

– Я говорю вообще – о Канкуне. Здесь приятно. Время движется и не движется, – нараспев произнесла Оля.

– Очень точно сказано, – заметил я. – Забудьте, ребята, обо всем на свете и свейте тут гнездо. Это, поверьте, ценная мысль!

Как же быстро ко всему привыкаешь!

Бывало, проведешь неделю в больнице, в инфекционном отделении, и уже чувствуешь себя, несмотря на отдельные тяготы, как дома. Грустно расставаться с заразными больными, с палатой, с санитарками, с обедами, развозимыми на тележках, на которых впоследствии транспортируют безвременно почивших. Думаю, и они, в свою очередь, также быстро привыкают к загробной жизни – дней за сорок.

Чего уж говорить о Пете с Олей, о крокодилах и голых собачках – я так свыкся с ними.

Более того, – что уж совсем глупо и опасно, – привык писать. Три шариковые ручки отдали концы в процессе моего, с позволения сказать, сочинительства. Записывая телефоны приятелей и прочие отрывочные сведения, они прожили бы намного дольше. Но это судьба!

Хотелось бы, конечно, верить, что их гибель не напрасна… Да, впрочем, о каких пустяках я говорю, когда на горизонте – гибель Пятого солнца! Не будем его укорять. Оно довольно прилично светило более пяти тысяч лет кряду.

Но что же с нами станется? На какое дерево влезать? Куда ни шло, если мы превратимся в птиц! Вот только бы не в павлинов.

Так или иначе, а все мы, грешные, еще вернемся в этот мир, который можно кое-как описать, но понять, простите, немыслимо.

Посидим на берегу изменившего очертания Карибского моря. Погреемся под Шестым солнцем в гнезде Времени, где обитает бессмертный и пернатый змей Кукулькан.

Во всяком случае, я уверен, что Оля с Петей встретят новое солнце, как ни в чем не бывало. Как Нене и Тата в свое время.

– Вива сексто соль! – воскликнут, выглянув между прочим из окошка дома, подобного уютному гнезду.

– В моей голове сто сорок песен, – сказал дон Томас Фернандо Диас. – Это те, что со словами. Без слов в моей голове восемьсот песен. Беседа со мной, что отдых на пляже.

Похожий на сушеного морского конька он сидел под пальмой-подростком на белом песке, плавно уходящим в прозрачно-бирюзовую воду.

Близилось время заката. Песок стал бархатным, а море обмирало, поджидая красное солнце. Между ними оставалось не более получаса.

Дон Томас помалкивал весь день, а на закате говорил, глядя на солнце, море, облака, если были, катера и яхты, проходившие мимо и подходившие к небольшому причалу в бухте Калета – принять или выгрузить водолазов.

Обыкновенно дон Томас обращался к горизонту, за которым, как полагал, остались его годы…

Дон Томас Фернандо Диас прожил на острове Чаак девяносто восемь лет, и все они утекли за горизонт, на северо-запад, примерно туда, где солнце погружается в море, откуда в сезон дождей выпирают тугие человекоподобные тучи.

– Это было тогда, когда моя любимая учительница обнаружила, что я рожден, чтобы петь, – начал дон Томас, подгребая к себе обеими руками ту память, которая оказалась сегодня неподалеку. – Не помню имя того мальчика. Его папу, кого он имел в качестве отца, звали дон Транкилино. Он был начальником почты. На острове появился с тремя чемоданами, и от лица его пахло трагизмом. Все наши подумали, что начальник почты одинок.

Но вскоре под присмотром капитана Канту приплыл на шхуне сын дона Транкилино. В пути он упал за борт. Не знаю, по какой причине. Бывает, что люди падают за борт. Вот и сын дона Транкилино поступил так же. Лучше сказать, он упал вторым. Первым был матрос, которого тут же искусали и погубили акулы.

Капитан Канту приказал второму матросу достать мальчика. Но второй матрос наотрез отказался. «Уже есть один мертвый, – сказал второй матрос. – И скоро будет двое. И я не буду делать то, что вы говорите! Это то, что вы мне приказываете, чтобы я прыгнул в море. Это совершенно невозможно! Здесь все в волнах и заражено акулами, которые съедят не только мальчика, но и меня».

Так второй матрос отказался исполнять приказ. Капитан Канту, ощутив большое бесчестие, сбросил рубашку, штаны и схватил кусок веревки. И говорит: «Ты мне не подчиняешься бросаться за борт, но вот в чем ты мне подчинишься – это маневр, который я прикажу тебе выполнить».

А на шхуне стояло два мотора немецкой национальности, знаменитые «Вольверин». И капитан приказал, какой маневр делать.

Мальчик тем временем, кажется, начинал понемногу обучаться плавать. Иначе бы он уже утонул, поскольку маневр был не скор. Лучше сказать, шхуна разворачивалась очень медленно, и мальчик бы должен был утонуть, но упрямо цеплялся за волны.

Капитан прыгнул в море. Капитан Канту. Доплыл до мальчика, обвязал веревкой и тогда поднял на палубу. Ни капитана, ни мальчика не съела акула. Они, думаю, насытились первым матросом.

Но какова безрассудная смелость капитана Канту! На первой полосе юкатанской газеты появился портрет капитана. Его наградили дипломом и золотой медалью, которую он прибил к носу своей шхуны. Капитан Канту совершил много славных дел. Но сегодня я говорю о мальчике, сыне начальника почты дона Транкилино. Некоторое время он ходил вместе с нами в школу. Думаю, что в пятый класс. Мы прозвали его Мистериосо, потому что была тайна в его жизни. Хотя в то время она еще не проявилась, как следует, мы глядели на него и чуяли таинственность. Мистериосо рассказывал, что акулы заглядывали прямо ему в глаза. Посмотрят и отплывают.

В те годы мой отец посвятил себя пиратству. Можно так сказать. Он не понимал ни слова на языке индейцев майя. Но всегда искал переводчика, какого-нибудь индейца, знавшего испанский. И этот переводчик сопровождал его в путешествиях до Чумпона, по каналу Чунасче, где шли на весельной лодке, чтобы высадиться на берегу одной из двух лагун. И оттуда по тропе в гору. Я знал эту дорогу. Мой папа взял меня в одно из своих путешествий. «Познакомишься с Чумпоном, – говорил он. – Чтобы знал, кто там командует». Тогда это был главный город индейцев на Юкатане. Назывался Чумпон.

Помню, я плакал перед моим отцом, чтобы он послал меня в Мериду продолжить учение. Отец приподнял мою голову и сказал, что учение для меня закончено. «Шести классов, – сказал он. – Тебе предостаточно. Мне от тебя большой учености не надо. Ты умеешь читать и считать. Ты будешь хозяином всего, что я тебе оставлю».

Мой папа хотел стать большим другом индейцев. И он торговал с главным индейским хозяином – касике. Возил оружие и менял на чикле, древесную смолу для жевания. А чикле отправлял американцам. Они полюбили жевать это чикле с утра до вечера. Сорок человек индейцев с грузом чикле шли два дня, добираясь до лагуны Чунасче, где нагружали лодки.