Пират - Лев Брандт

К концу третьего месяца Рыбкин спал почти на дне. Браслет получал теперь только раз в день овес и немного сена, но была какая-то черта, ниже которой старик боялся опускаться. Дойдя до нее, он задавал Браслету скудный корм и надолго уходил из конюшни.

Вечером он возвращался усталый, но с мешком за плечами. Он долго кряхтел и возился у ларя, и Браслет, замирая, слушал, как, пересыпаясь из мешка в ларь, шелестел овес.

В эти дни он получал добавочную порцию, а ложе Рыбкина поднималось на несколько сантиметров вверх.

Постепенно исчезли из конюшни уздечки, недоуздки, попоны, удила, седелки. Больше обменять на овес было нечего, и Рыбкин дошел до дна.

Он спал теперь на голой соломе, покрываясь своим единственным синим казакином. Спасаясь от холода, он на ночь захлопывал крышку ларя и лежал как в гробу.

По ночам голодные, лохматые крысы устраивали вокруг него дикий шабаш. Они шумно грызли ларь, пытаясь урвать что-нибудь из драгоценного корма.

Браслету постоянно хотелось есть. Он уже не кружился по деннику, а уныло стоял у решетки, следя голодными, блестящими глазами за каждым движением Рыбкина. Рыбкин сновал по конюшне, как лунатик. Он раз десять в день мел пол, снимал паутину, чистил пустые денники, все время зябко поеживаясь от холода, и шевелил усами.

Теперь усы часто останавливались на полдороге. Рыбкин застывал на месте и долго стоял, уставившись в одну точку. Потом усы медленно сходили с места и ползли дальше. Рыбкин встряхивал головой и продолжал свой путь.

* * *

Было совсем темно. Рыбкин давно перестал зажигать на ночь фонарь. Электричество не горело. Браслет стоял у решетки дверей и не отрываясь глядел на ларь. Сегодня ему особенно хотелось есть. Он уже часа два не спускал глаз с заветной крышки. В эту ночь в конюшне стояла необыкновенная тишина. Не было слышно шумной крысиной, возни, писка и стука. Крысы исчезли. За всю ночь Браслет не видел ни одной.

Наконец настал час кормежки. Рыбкин не пошевелился. Браслет беспокойно заржал и сразу же виновато отошел в глубь денника. Прошел еще час и еще час. Голод мучил нестерпимо. Время от времени Браслет жалобно и тревожно ржал, но даже слабого шороха не слышалось в ответ.

И только когда совсем рассвело, тихо открылась крышка и Рыбкин не спеша вылез наружу.

Браслет заплясал на месте и, тыкая носом в решетку, тянулся к старику.

Рыбкин даже не взглянул на него. Он прошел мимо и вернулся с ведром воды.

От воды Браслет отказался. Он хотел есть, а не пить. Браслет тряс головой и громко стучал об пол копытом, поторапливая старика.

Рыбкин ушел и пропал. Браслет волчком кружился по деннику, не в силах ждать на одном месте.

Но вот зашаркали подошвы – казалось, что Рыбкин совсем не поднимает ног и волочит их далеко позади.

Браслет обрадовался и загарцевал на месте. Он хорошо знал, что такая походка обозначает тяжелую ношу. Браслет так давно не ел вволю. Но старик тянулся медленно-медленно.

Наконец он показался в дверях. У Браслета от удивления отвисла губа. Рыбкин шел с пустыми руками. Только под мышкой торчал маленький пучок сена-трухи.

Браслет громко и возмущенно заржал, требуя объяснения. Сегодня первый день за все эти месяцы, когда Браслету разрешалось громко ржать.

Рыбкин бросил сено в денник и пошел прочь, даже не закрыв за собой дверь.

Браслет все еще надеялся и ждал.

Рыбкин надел казакин и направился к двери.

Хлопнула дверь, щелкнул замок. Браслет ждал. Рыбкин ушел и не возвращался.

Первый раз за все это время Рыбкин ушел надолго из конюшни, не вычистив Браслета, с пустыми руками. И первый раз сегодня Браслет не получил ни зернышка овса. Не дождавшись овса, Браслет принялся за сено. Труха показалась ему необыкновенно вкусной, но она быстро исчезла, а голод не уменьшился.

Браслет вышел в коридор и обошел все денники, подбирая завалявшиеся кое-где сухие травинки, Рыбкин все не возвращался. Браслета мучили голод и скука. Без толку бродил он по огромной конюшне и остановился у открытого ларя. Наклонив голову, он обнюхал дно, прикрытое рогожей. Сухая соломина больно кольнула его в нос. Браслет фыркнул, схватил соломину зубами и разжевал ее.

Неожиданно он сделал необычайное открытие.

У соломы был довольно приятный вкус. Тогда, отбросив рогожу, он набрал полный рот прелой соломы и стал жадно ее жевать. Ему было необыкновенно приятно двигать челюстями.

В желудке прекратилась воркотня, и стало теплее. Скоро ларь был очищен до последней соломины.

Только поздно вечером послышались знакомые шаги. Скрипнула дверь, и вошел Рыбкин.

Браслет шарахнулся от него, как от чужого. Вместо роскошного, до пят, казакина на Рыбкине был надет куцый рыжий полушубок. Из прорех под мышками торчала буро-грязная овчина.

Старик сбросил на землю тяжелый мешок, и Браслет мгновенно забыл о полушубке. Он по звуку безошибочно определил, что в мешке овес, и радостно, громко заржал. Рыбкин улыбнулся и насыпал полную кормушку овса. Потом снова ушел из конюшни.

Теперь Браслет даже не заметил его ухода. Он наслаждался овсом. Скоро Рыбкин вернулся со связкой сена за плечами.

Браслет давно не был так сыт и доволен, как в эту ночь. Он сладко дремал, переваривая корм. Крысы больше не появлялись, но покой его нарушал Рыбкин.

Всю ночь он ворочался, кряхтел и вздыхал в своем пустом ларе. Утром Браслет опять получил вволю овса и сена. Старик долго его чистил и убирал, как будто хотел отдать долг за вчерашнее. Он ласкал и гладил Браслета, но за все утро не произнес ни слова.

Кончив уборку, Рыбкин натянул на себя рыжий полушубок и ушел из конюшни. Вернулся он только к вечеру.

Засыпав корм, старик остался в деннике и долго не отрываясь глядел на Браслета. Потом, не дожидаясь темноты, в первый раз после перерыва запряг его в качалку и долго проезжал по двору шагом.

В конюшне Рыбкин достал откуда-то толстый огарок и зажег фонарь.

Еще раз тщательно вычистив Браслета, он заплел ему гриву и хвост на множество мелких косичек и вычистил щеткой копыта.

В фонаре горела свеча. В кормушке лежал несъеденный овес. Браслет дремал. В деннике, на табурете, прижавшись к углу, сидел не шевелясь Рыбкин. Давно перевалило за полночь. Старик не ложился. Он сидел в своем рваном полушубке не двигаясь, словно окаменел, только чуть-чуть шевелились усы.

Браслет несколько раз тыкал старика носом. Рыбкин медленно, с усилием поднимал руку и дотрагивался до носа лошади. Пальцы у него были холодные, и Браслет недовольно фыркал и отворачивался.

Догорела и погасла свеча. В окна конюшни лениво пробивался холодный, зимний рассвет. Рыбкин поднялся и, шаркая валенками, принес Браслету воду. Напоив лошадь, он одеревеневшими, негнущимися пальцами с трудом расплел косички.