Всего лишь каприз - Марион Леннокс

— Нет! — твердо сказала Никки, пытаясь как можно больше походить на вожака стаи, и завела его обратно в дом.

Она приготовила яичницу с ветчиной и решила поделиться со своим псом. Она привыкла готовить только для себя, и теперь ей доставляло удовольствие рассчитывать порции на кого-то еще. Коняшка заглотил ветчину и обнюхал ее руку, словно выражая ей свою благодарность. Но затем заскулил снова и с тоской уставился на дверь.

Он разрывался между двумя хозяевами. С одной стороны — дама с вкусной ветчиной, с другой — мерзавец, который предал его.

— Выбери меня, — попросила Никки, но Коняшка продолжал скулить.

Ей нужно было чем-то занять его. Поэтому они и оказались здесь и теперь сидели на причале и пытались не замечать единственное рыболовное судно, оставшееся в порту.

Лодку Гейба. «Леди Нэлл».

Огромную, мощную, мужественную. Похожую на своего хозяина.

А Джон? Если бы сейчас он приехал к ней и сказал, что с его браком покончено навсегда, что его брак уже и так не существовал последние годы, что произошла нелепая ошибка, смогла бы она вернуться к нему?

Никки сидела на причале, пытаясь хоть немного привести в порядок мысли.

Было еще совсем рано. Шесть тридцать утра. Варварство какое-то. Что она здесь делает?

Коняшка заскулил, повернулся и резко дернул поводок. Никки обернулась — по настилу к ним шел Гейб. На нем были резиновые сапоги и рыболовный костюм.

Он решительно направлялся к своей лодке, но, заметив Никки, остановился.

— Никки, — произнес Гейб так, что ей сразу стало ясно — она последний человек на свете, которого он хотел встретить здесь сегодня утром.

Коняшка подался вперед слишком резко, чтобы она сумела его удержать.

— П… привет, — выдавила она из себя, когда Коняшка подбежал к Гейбу и попытался запрыгнуть на него.

Гейб поймал пса за лапы и решительно поставил их на песок.

— Сидеть! — рявкнула она, и Коняшка сел.

— Ого, — сказал Гейб, которому не удалось скрыть удовлетворение увиденным, — видимо, этот пес хорошо тренирован.

— Боюсь, его могут разыскивать, — призналась она.

— Он жил у Генриетты в течение десяти дней. Рафф, шериф нашего города, передал его описание всем полицейским, известил все суда, каждый рыболов на расстоянии двухсот миль отсюда знает теперь об этой собаке. Его нашли без ошейника, со следами сильных побоев. У этой истории нет шансов на счастливый конец.

— Теперь он будет счастлив со мной, — резко ответила она.

— Ты не можешь оставить у себя этого пса, — тихо сказал Гейб, и она густо покраснела.

Возможно, она сумела разглядеть тайный смысл в его словах, услышала больше, чем он хотел сказать. В любом случае она не собиралась избавляться от Коняшки из-за того, что так считал правильным этот твердолобый парень — человек, который сдавал ей жилье.

Он кивнул, сделал несколько шагов по направлению к своей лодке, запрыгнул на борт. На мгновение исчез в рулевой рубке и вышел из нее, держа в руках… что это?

Кусок колбасы.

Он снова подошел к Коняшке, показал ему колбасу, дал понюхать, затем отошел на пару шагов назад и позвал, размахивая наживкой:

— Эй, парень! Очень вкусная колбаса. Подойди ко мне и забери свой кусок.

Коняшка подался вперед. Никки потребовалась вся ее сила для того, чтобы удержать собаку на месте. Она встала перед псом, загораживая ему проход к колбасе, и выставила вперед ногу.

— Сидеть! — сказала она с такой мощью в голосе, которой сама от себя не ожидала.

Коняшка сел.

«Ничего себе!» — мысленно удивилась она.

— Ничего себе, — отозвался он эхом, словно услышав ее мысли.

— Мы тренировались всю ночь, — сказала она с усмешкой, наклоняясь и обнимая Коняшку. — Хороший песик. Замечательный песик.

Она выпрямилась, все еще продолжая улыбаться, а Коняшка подскочил к Гейбу и выхватил у него колбасу.

И Никки разразилась смехом. Пес проглотил колбасу в два приема, вернулся к ней и сел рядом, словно и не думал трогаться с места. Сама покорность.

— Кажется, я влюбилась, — сказала Никки, уверенная в том, что так оно и есть.

— Прекрасное начало, — сделал вывод Гейб.

— Я… ты собираешься на рыбалку?

Это был глупый вопрос.

— Собираюсь проверить корзины.

— Корзины?

— У меня вдоль берега установлены корзины для ловли рыбы. Вся моя команда сейчас в море, но устроить проверку могу я и сам.

— Ты один поплывешь на лодке?

— Да. — Он вернулся на лодку и открыл дверь рубки. — Я собираюсь вернуться днем.

— А как же твоя голова?

— С ней все в порядке.

— Пожалуйста, не уплывай один!

Что еще он мог сделать в подобной ситуации?

— Мне некого взять с собой. — Гейб начинал терять терпение. — Хочу тебе напомнить — ты отправила мою команду в море без меня.

— Я хотела как лучше… Но ты не можешь плыть один.

— И как ты собираешься остановить меня?

Она сделала глубокий вдох. Взяла Коняшку за поводок и потянула его вперед. Пес в один прыжок преодолел расстояние между пристанью и лодкой, утаскивая Никки за собой.

Через секунду она уже стояла одной ногой на причале, другой — на лодке, и Гейб еле-еле успел подхватить ее и затянуть на палубу, прежде чем она соскользнула бы в воду.

— Ты что, с ума сошла? Ты могла утонуть.

— Я отлично плаваю, — ответила она, чувствуя, что ей стало тяжело дышать, и поспешила отстраниться от него.

Пес, попавший на палубу, сразу устремился на мостик и теперь стоял там с важным видом, словно являлся капитаном судна. Казалось, он вот-вот поднимет лапу, чтобы проверить направление ветра.

— Он чувствует себя на лодке как дома, — заметил Гейб.

— Тем лучше для него, — ответила она. — Потому что мы собираемся оставаться на лодке, пока ты здесь. Твоя команда возвращается только завтра. Ничего страшного не случится, если еще один день ты проведешь на суше.

Гейб вздохнул. Затем подошел к штурвалу и завел двигатель. Лодка заревела, чуть подалась вперед — и причал остался позади.

Ой-ой-ой-ой-ой…

Между причалом и лодкой было уже примерно двадцать ярдов. Может, лучше спрыгнуть и вплавь добраться до берега? И Коняшку прихватить с собой?

Коняшка все еще играл роль капитана, стоя на мостике. Он жадно вдыхал соленый морской ветер — об этом можно было догадаться по мелкой дрожи его ноздрей.

Еще вчера он выглядел так, словно скоро умрет. А теперь… он был прекрасен. Если не присматриваться внимательно к его висящей клочьями шерсти.