Рудольф Нуреев. Я умру полубогом! - Елена Обоймина

«Мы гуляли вместе по воскресеньям, сидели под деревом, — вспоминал Рудольф. — Она очень хотела, чтобы я проявил активность, но я не знал, что я должен делать, мне было ужасно неловко и страшно. Я умел работать, я работал и работал, я упражнялся в зале столько, что потом от усталости уже не мог говорить и валился с ног».

Да, в целом отношения молодого Нуреева с коллегами не очень-то ладились. «А причина тому элементарно проста: характер, — уточняла Тамара Закржевская. — Рудик, не злой по натуре, не избалованный, не завистливый, обладал, тем не менее, удивительно дрянным характером: вспыльчивым, колким, неуютным. Плюс отсутствие внешнего лоска, который могли бы дать образование или семейное воспитание. Рудик всегда оставался естественен, но естественность его была, как бы это поэлегантнее выразиться, — несколько хамовата. Коль у него возникал внутренний позыв нахамить, так он и хамил, невзирая на лица и чины. А посему друзей в труппе у Рудика не имелось. Были люди, относящиеся к нему неплохо, но дружить он ни с кем не дружил».

Сам Рудольф был склонен объяснять свое поведение особенностями национального характера:

«Я не могу точно определить, что значит для меня быть татарином, а не русским, но я в себе ощущаю эту разницу Наша татарская кровь течет как-то быстрее и готова вскипеть всегда. И, однако, мне представляется, что мы апатичнее русских, чувствительнее; есть в нас некая азиатская мягкость и вместе с тем горячность наших предков, этих стройных и гибких наездников. Мы — странная смесь нежности и грубости, сочетание, которое редко встречается у русских; вероятно, именно поэтому я обнаружил такую близость со многими героями Достоевского. Татары быстро воспламеняются, быстро вступают в бой. Они самонадеянные, но в то же самое время страстные, а временами хитрые, как лисы. Татарин — хороший комплекс звериных черт, — и это то, что есть я»[15].

Сложными оставались и отношения молодого танцовщика с некоторыми партнершами, с которыми прямолинейный Рудольф не всегда церемонился. «Я не виноват! — заявлял он, уронив одну из них во время поддержки. — Она должна была помочь мне!».

Одна из танцовщиц, Елена Чернышева, впоследствии утверждала, что труппа Кировского якобы ненавидела Нуреева за что, что «он не был классичен. На сцене казался дикарем: танцевал на высоких полупальцах, имел большую растяжку. Все это противоречило принципам ленинградской школы. Но он осознавал, что именно будет при его фигуре хорошо смотреться».

Ненавидеть своего коллегу по сцене за то, что он не так танцует, как остальные (но при этом имеет успех!)? Надо полагать, хорошие нравы царили за кулисами Кировского театра! Если, конечно, данное утверждение правдиво…

«…в театре его не любили, — более обоснованно поясняла ведущая балерина Кировского театра с 1947 по 1981 год, первая партнерша Р. Нуреева, достаточно прямая Нинель Кургапкина. — В общем-то, если с ним не работать, то любить его, по большому счету, было не за что. У нас принято уважение, граничащее с подобострастием. Это в Рудике напрочь отсутствовало. Он любил оставаться независимым, и проявлялось это часто в поступках резких, всю нашу театральную общественность шокирующих. Например, по окончании школы Рудик первый раз приходит на урок. (Известно, что балетные артисты посещают танцевальные занятия всю жизнь. — прим. авт.) Заходит в зал и становится у палки. А была такая традиция, что самый молодой берет лейку и поливает у палки и на середине. (Процедура подготовки к занятиям. — прим. авт.) Все стоят и ждут, когда он будет поливать. Рудик тоже встает, избоченясь, и стоит перед всеми, смотрит. Тогда кто-то ему говорит: «Рудик, ты самый молодой, давай, поливай». Нуреев показал всем длинную фигу, взял свои шмутки и ушел из зала. То есть он до этого унизиться не мог. Я потом спросила его, почему он не полил. «А почему я должен поливать?!» — «Ну так принято, — сказала я, — самый молодой поливает пол». — «Я, во-первых, не такой молодой, — говорит он мне, — а потом, там есть такие бездари, которые только поливать и должны!». В подобных вещах ему, конечно, сильно недоставало воспитанности.

Зато когда он работал, то становилось невозможно определить, какой у него характер, плохой или хороший. Тут уж все отдавалось работе. Другими словами, он был танцовщиком в полном смысле этого слова и понимал, что быть танцовщиком без партнерши невозможно».

В той истории с поливанием пола Рудольф в конце концов пошел на остроумный компромисс: стал поливать лишь тот участок пола в классе, на котором стоял он сам…

Балет Арама Хачатуряна «Гаянэ» послужил началом его длительной дружбы с Нинель Кургапкиной. Балерина считала, что у них с Нуреевым получился хороший дуэт, несмотря на то, что ее собственный нрав тоже покладистостью не отличался. Если на репетиции придирчивая Нинель требовала повторить сложную поддержку (на одной руке пронести партнершу через всю сцену!) десять-двадцать раз, Рудольф выполнял ее просьбу без ссылок на усталость. «Этим он выгодно отличался от многих «гениев» последующих поколений, которые считали, что они ТАНЦОВЩИКИ и зачем им, дескать, обращать внимание на балерину», — со знанием дела говорила Н. Кургапкина. Ей нравилось танцевать с Рудольфом.

Отношение в труппе Мариинского к молодому солисту явно было связано не с его манерой танцевать, а с его поведением с окружающими. Тамара Закржевская вспоминала: «Рудик и прощение — вещи несовместимые. Все признание его вины заключалось в том, что он мог лучезарно улыбнуться и посмотреть так, что сердиться на него никто не мог — конечно, это касается тех, кто к нему хорошо относился. Ведь огромное количество людей в театре терпеть его не могли. Он не раз совершал такие проступки, которые трудно было простить. Когда мы делали сборник воспоминаний о Нурееве, мне приходилось обращаться к его коллегам. Одного из них — Бориса Яковлевича Брегвадзе, солиста Кировского театра, я попросила написать о Рудике. «Я могу, — ответил он, — только вам это не понравится». «Ну почему?» — спросила я. «Да что там я буду расписывать. Я напишу одно слово — хам».

Хочется так же привести любопытную цитату из газеты «Культура», написавшей в год 60-летия со дня рождения Рудольфа Нуреева: «Настойчиво внедряемый некоторыми российскими коллегами (и столь же настойчиво отвергаемый его зарубежными коллегами — они просто хохотали!) миф о грубости Нуреева, его неуправляемом характере, его неуживчивости, очевидно, должен был служить «полуофициальным» объяснением, почему он оказался на Западе. Этот миф продолжает свою жизнь в Петербурге и по сей день».

Слова, над которыми можно и задуматься…

В сентябре 1959 года в уфимском кинотеатре шел выпуск новостей с эпизодом из «Лауренсии». Анна Ивановна Удальцова, первый педагог Рудольфа, была очень взволнована этим и тут же написала в Ленинград его сестре Розе:

«Мне сегодня сказали, что в нашем кинотеатре «Родина» в документальном фильме показывают Рудольфа. Я, конечно, сразу же побежала в кино и увидела своего несравненного, потрясающего испанца. Я смотрела на моего дорогого мальчика, не слыша текста и не видя деталей танца. Я должна пойти еще раз посмотреть… Начала собирать альбом газетных статей о Рудольфе, ему самому будет трудно проделывать эту утомительную работу. По-моему, ему нужен секретарь. Буду наклеивать все статьи и фотографии из газет на листы бумаги, иначе пропадут. Мы должны сберечь эту неожиданно блеснувшую славу… Дело в том, что когда раньше я говорила о его таланте, люди посмеивались надо мной и намекали, что я им, наверно, увлечена. И правда, я давно им увлечена, а теперь весь мир видит то, что мне было ясно тогда. Так что дай ему Бог крепкого здоровья и крепких нервов…»