Все там будем - Владимир Лорченков

Сжав зубы, Воронин понял, что надо выбирать. Поразмыслив немного, он вспомнил, что русский посол Рябов вот уже больше года не дает ему в долг, и вообще человек заносчивый и неприятный. А вот американец очень дружелюбный, хоть тоже в долг не дает, и, в отличие от русского, никогда не давал…

— Хер с ними, — сказал Воронин мэру, — стрельните пару раз по этим облакам, но не больше, ясно?! Чтоб и не нашим, и не вашим! Понял?

Мэр убежал выполнять, а президент, усаживаясь в «Вольво», снимал ботинки, носки и c наслаждением шевелил затекшими пальцами ног. И думал, как хорошо было бы поменять руководство в Кишиневе. Уж очень угодливый человек, этот нынешний градоначальник. Не то, что предыдущий, которого Воронину пришлось за строптивость прогнать. Чиновников менять — только радости и осталось президенту страны, которого даже в занюханную Италию третий год все никак не пустят! Да ну их всех на хер!

К полудню облако, в котором летел трактор, расстреляли. Серафим и Василий спаслись только благодаря катапультированию и приземлились аккурат в лесок под Кишиневом.

— По крайней мере, — растер кровь на разбитом лице Серафим, — мы попытались!

Так митинг в поддержку Европы стал непреодолимым препятствием на пути двух молдаван в Европу.

* * *

— Говорят, сынок, будто в Италию-то нашу, — покряхтев, уселся на порог своего дома старый крестьянин, — кто ушел, так тому возврату из нее нет! Но люди, которые туда попали, они не жалуются. Они ведь как покойнички, потому что Италия это, получается, рай! И кто сошел туда, обратной дороги ему нет!

Молодой человек, присевший на корточки рядом со стариком, увлеченно записывал слова собеседника в клетчатую тетрадь. На обложке тетради, явно смущая пожилого крестьянина, разевала рот в безмолвном крике размалеванная Бритни Спирс. Октавиану Гонца, студенту филологического факультета Молдавского университета, было стыдно за юную и развратную певицу, так оголившую себя для несчастной ученической тетрадки. Но что поделать, других на железнодорожной станции в двадцати километрах от Ларги он не нашел. А взять бумагу и ручки из Кишинева он, как обычно, запамятовал.

— Вы отправляетесь в заповедные уголки Молдавии, — напутствовал Октавиана и троих его сокурсников сам декан, известный молдавский поэт Виеру, — туда, где нашей сложной и запутанной души не коснулась варварская рука Москвы. Там увидите Молдову Штефана Великого. Поговорите с людьми, которые помнят корни и знают, откуда они пришли и зачем. Будьте же бдительны и работайте, не покладая рук.

И фольклорная мини-экспедиция филфака отправилась в путь. В Ларге они работали вот уже неделю. Путешествие, рассчитанное на несколько дней, явно затягивалось. Но студенты были в восторге: декан оказался прав, и такого количества фактического материала они еще ни в одном населенном пункте Молдавии не собирали! Что было особенно приятно юным исследователям, в Ларге новые мифы переплетались со старыми преданиями…

— Например, вы только послушайте их рассказы об Италии! — восторженно восклицал Октавиан за ужином у костра. — Как причудливо перемешались старые предания времен турецкой оккупации о рае апостола Петра и нынешние представления бедных землепашцев о земле обетованной…

— Я слышу в этом отголоски эсхатологической драмы начала нашей эры, драмы зарождения христианства людьми, отчаявшимися найти свое место в этом мире, — перебивала Октавиана отличница и любимица курса Елена Сырбу. — И как же волнительно наб…

— А сколько притч, философских образов, и, я бы сказал, контуров, — мечтательно глядел в небо студент Лупан, — породило это село!

Молодые люди были в восторге. Встав рано утром, разбредались они по Ларге, каждый с огромной тетрадкой и несколькими ручками, собирать словесный виноград крестьян, пожинать благоуханные плантации их фантазий, скромно поливать пробивающиеся сквозь толщу земляного недоверия ростки честолюбия жителей Ларги. Тем было чем гордиться. Еще бы! Ведь ими заинтересовалась целая фольклорная экспедиция.

Была еще одна причина, по которой Октавиан хотел бы, чтобы их экспедиция длилась вечно. Он был влюблен страшно и тайно, — о чем знал весь факультет и половина университета, — в свою однокурсницу Елену Сырбу. Она, увы, взаимностью не отвечала: была холодна с ним, как пашни под Бельцами, колюча, как терновник у цыганских полей у Сорок, жгла его насмешкой, как летнее солнце — пустоши Гагаузии. Но окончательно не отталкивала. Ведь внимание Октавиана, — подававшего огромные надежды, — ей льстило.

— Я бы за такого сразу замуж пошла! — восторженно делилась с Еленой подружка по комнате в общежитии. — Хорош собой, горяч, молод, гений!

— За душой ничего нет, — парировала Елена, — и, если встретит непреодолимое препятствие, то, как все гении, сопьется.

— Тогда прогони его!

— Какой смысл мне его отталкивать, — возражала практичная красавица, — если может случится так, что непреодолимых препятствий он не встретит и станет знаменит на весь мир. За такого можно и замуж пойти.

— А ну как не дождешься?

— Что ж, буду льстить себе тем, что в меня был безнадежно влюблен этот бедняжка, — смеялась Елена, — знаменитый ученый Октавиан…

Тот все понимал, но поделать ничего не мог. Ведь Елена вошла в его жизнь прочнее, чем саркома в легкое тяжелобольного, гуще, чем наркотик в кровь, цепче, чем паразит в волосы. И вынуть ее из жизни своей Октавиан смог бы, только убрав из своей жизни себя. Но до поры до времени спасала его и любовь к филологии…

— Когда мы закончим сбор данных, — глядел Октавиан, как сумрак и свет костра танцуют, страстно извиваясь, на лице Елены, — я начну работу над новой теорией.

— Какой? — словно нехотя спрашивала красавица, не отрывая взгляда от огня. — Какой еще теории?

— Мне кажется, — воодушевлено начал Октавиан, — что нынешняя Италия заняла в сознании этих крестьян место потусторонней жизни вообще.

— Так не бывает, — лениво прервала его блестящий лингвист, но плохой историк Елена, — есть ведь разделение ада и рая…

— Это уже более поздняя традиция, — терпеливо объяснил девушке, в которую был влюблен тайно, Октавиан, — а мы имеем дело с невесть как сохранившейся до 21 века ранне-эллинской традицией. Ну, разве не удивительно?!

— Чем это?

— Это все равно как… найти в самом центре нынешнего Лондона остатки поселения времен железного века! Представляешь?!

— Если честно, не очень.

— Ну, и ладно. В общем, местные крестьяне по складу ума своего принадлежат не к своим современникам по всему миру. Они скорее являются по менталитету обитателями Древней Эллады. В их представлении нет рая и ада, скорее, ад это то, что сейчас представляет собой Молдавия.

— Вот видишь, есть ад…

— Но это не ад в его христианской традиции. То древнегреческий ад, в котором нет мучений, а есть лишь небытие. Прерывание жизни, вот что страшило древних греков. Итак, ада у них не было. Соответственно, рая тоже!