Вкус листьев коки - Карин Мюллер

Я села на автобус до Орьенте с пряжей в руках, готовая провести следующие восемь часов в борьбе с непослушной шерстью. Я пробиралась к задним сиденьям, и лица почти всех пассажиров, мужчин и женщин, расплывались в улыбках. Они оборачивались взглянуть, что это я делаю с андийским веретеном. Я робко подергала пряжу – мне было стыдно перед незнакомыми людьми, ведь пряла я не лучше четырехлетнего ребенка. Старая женщина села рядом и попросила у меня пряжу. Веретено ожило в ее скрюченных пальцах, волокна как по волшебству выстроились ровными рядками. Я была заворожена гипнотически вращающимся диском. Он стрекотал, как сверчок, расправляющий крылья.

Я подумала, что женщина, должно быть, устала делать работу, которую ей и так приходилось выполнять каждый день, и потянулась за веретеном.

– Оставь! – сказала она на кечуа и хлопнула меня по руке.

Через час она передала веретено на переднее сиденье. Моя пряжа оказалась на коленях у женщины в синтетическом платье, с изящной прической. У нее были тонкие руки и пряжка на поясе фиолетового цвета, в тон блестящих туфель. Святую Розу явно не смущали ярко накрашенные ногти женщины, потому что и она умела заставить веретено петь.

В конце концов, мой комок пряжи обошел весь автобус. За веретено брались старики и молодежь, деревенские и городские жители, и оно вернулось ко мне с двумя аккуратными клубочками шерстяной нити. Такими темпами я успела бы связать маме свитер на Рождество, и мне даже не пришлось бы учиться прясть.

Когда мы свернули на Панамериканское шоссе, я попросила разрешения ехать на крыше. Безрессорные колеса бились о неровную, испещренную рытвинами дорогу. Та в негодовании выпускала клубы пыли. Я укрылась под жестким синим брезентом, защищавшим груз, прорыв себе борозду среди сумок, коробок, мешков, ведер и ящиков всевозможных размеров. Мне стало любопытно, и я ощупала шероховатый шарообразный предмет внутри одного из целлофановых мешков. Капуста. Канистра, стоявшая рядом, пахла бензином. Толстый желтый ломоть чего-то, перевязанный бечевкой и истекающий густыми каплями с резким запахом, – это, наверное, сыр. Я продвинулась глубже, заглядывая в пакеты, осматривая и ощупывая свертки, пока не наткнулась на мешок, который зашевелился под моей рукой. Я чуть было не свалилась с крыши. Услышав писк, я увидела мягкую шерстку в прорехах грубого дерюжного мешка: кто-то вез на рынок морских свинок. Они пахли хомячками, которые были у меня в детстве, и тихонько копошились под моей ладонью.

Нас высадили на полпути, в Намиресе, вместе с дюжиной ящиков хлеба. Блестящие, как ящерки, дети прыгали с расшатанного мостика в бурую воду. Они жили в лачугах, сколоченных ржавыми гвоздями, с пожелтевшими листовками на стенах. Весь город казался лениво разомлевшим в тяжелом влажном воздухе. Главную площадь патрулировал петух, готовый атаковать пернатых врагов и колесный транспорт. Но его угрозы были пустыми. Единственным транспортным средством в округе был старый микроавтобус без дверей и с деревянными скамьями без обивки. Он выглядел так, будто давно не двигался с места и уже прирос к земле. В пыльной земле копошились цыплята. Дети расчесывали ссадины на руках и ногах. Женщины обмахивались веерами, баюкая младенцев, а старики дремали в прогнивших ротанговых креслах.

Я села. Выпила стакан воды. И заснула с открытым ртом, как те старики. В рот залетели мухи. Я сделала глоток, прополоскала рот и опять уснула. Автобус, который должен был увезти нас отсюда, стоял на месте. Мимо прошел маленький мальчик с раздутым, как арбуз, животом; он начал перекатывать его, точно внутри него кто-то описывал круги палкой. Все сели и стали смотреть.

Наконец мне показалось, что вокруг все как-то зашевелились – точно легкий ветерок пронесся над безветренной гладью озера. Принесли ящики, и кто-то залез в автобус. Мы бросились занимать места. Спустя несколько часов мы отправились в путь.

Водитель осторожно вел автобус сквозь кружево сплетенных лиан, которые цеплялись за колеса и тянулись по ветровому стеклу. Тропический лес окружил нас, словно необузданная толпа. Это были остатки той древней эпохи, когда землей правила растительность, заполонив ее целиком. В жарком воздухе порхали бабочки. Дорога карабкалась все выше, закручиваясь гигантскими змеиными кольцами. Наконец мы выехали на прямой участок; по обе стороны от нас раскинулись бесконечные, пронизанные солнцем зеленые джунгли, мерцающие капельками воды на жаре. Затем снова спустились вниз, туда, где листья вырастали до гигантских размеров, тяжело склоняясь к земле, и пахли влажной, темной, гниющей, дарующей жизнь землей.

Автобус тарахтел по дорожке, которую время от времени пересекала узкая река. Поток густой бурой воды змеился сквозь джунгли, омывая дюжину длинных пластиковых труб, проложенных по дну реки. Периодически к ним крепились самодельные деревянные треноги и шлюзные ворота. Золото. Мы были уже близко.

Автобус резко остановился примерно за милю до Намбихи и высадил всех, а потом повернулся к нам задом и унесся в сторону относительно безопасного шоссе. К тому времени, как мы навьючили на себя все наши вещи, другие пассажиры уже скрылись из виду. Быстро темнело. Тускло мигающие огоньки были нашим единственным маяком в море кишащих живностью, извивающихся тропических лиан.

Мы услышали его задолго до того, как увидеть, – далекий барабанный бой, глухой и зловещий, непрекращающийся, точно биение огромного сердца в груди доисторического чудовища. Наши шаги невольно подстроились под этот ритм, от которого сотрясалась земля.

Бум, бум, бум, бум.

Это было похоже на топот миллиона ног наступающей армии. Лишь оказавшись у городской черты, мы увидели их – гигантские дробилки, чьи колеса перекатывались и растирали в пыль крупные камни. Шум усиливался, точно подкатывающая к берегу волна, и становился все пронзительнее, резче, тяжелее. На мгновение мы оказались в самом центре громовых раскатов, а затем прошли мимо, и шум постепенно стих; включилась вторая волна машинного рева и поглотила нас, затем третья.

Городок был построен на склоне горы; ветхие хижины крепко цеплялись за скалы длинными сваями. Мы карабкались по бесчисленным ступеням мимо игроков, швыряющих карты рядом с толстыми стопками бесполезных купюр. Тускло освещенные кафе окутывала вонь кипящего свиного жира, а пьяные посетители пивных развалились на табуретках, прислонившись к заплесневелым стенам. Я спросила, есть ли в городе гостиница. Карточная игра прервалась ровно на секунду – один из игроков кивнул в сторону холма. Двое белых людей вызывали на удивление малый интерес. А может, местные просто были себе на уме.

Стрелочка с надписью «Гостиница» вела к неогороженному двору, где стоял единственный прокопченный сарай. Дверь в него была закрыта, но владелец кафе напротив предложил мне переночевать в комнате наверху. Она была едва больше платяного шкафа, кроватью служила узкая деревянная скамья, а на высокой пыльной полке валялись сломанные кожаные танцевальные башмаки. Туалет, как сообщил мне хозяин, находится в неработающем отеле через улицу. А душ? Ну, можно поливаться шлангом на цементном дворике, когда никто не смотрит.

Я выждала, пока все нормальные люди уснут, и прокралась на задний двор. Внизу, на склоне холма, разливались лужицы света: там люди работали, загружали машины, просеивали золотую руду, ни на минуту не прекращая двигаться под неустанный грохочущий бой. Казалось, Намбиха никогда не спит. Я осторожно начала раздеваться. Откуда ни возьмись появился шахтер, совсем молодой, набрал полный рот воды из шланга и принялся чистить зубы истрепанным концом палки. Должно быть, видеть полуголую белую женщину в центре своего двора для него было так же дико, как если бы я вышла за утренней газетой на крылечко и встретила там гремлина. Он коротко кивнул в знак приветствия, прополоскал рот и отправился спать.