Полигон - Александр Александрович Гангнус

Построив самую примитивную таблицу — «матрицу», мягко поправлял всякий раз Женя — ориентации осей сжатия и растяжения, Вадим сразу увидел, чего явно не захотели видеть Пиотровский и Уралова: те самые землетрясения, которые, по их мнению, свидетельствовали о поднятиях, не свидетельствовали ни о чем, кроме гигантского горизонтального сжатия, примерно по линии юго-юго-восток — северо-северо-запад, то есть в точности в соответствии с представлениями о движении континентов: в этом направлении придвигалась с юга плита Индии — и давила, и порождала рост гор и надвигание плит и землетрясения…

Женя и Эдик смотрели на таблицу в изумлении.

— Это, конечно, никакой не результат, — сказал Вадим. — По крупным землетрясениям то же самое известно уже лет десять. И значит, на эти десять лет мы здесь отстали. С такими представлениями, как в статье Пиотровского и Ураловой, в принципе нельзя приступать к задаче прогноза. Если движения вертикальные, то сильный толчок готовится на маленьком пятачке вокруг будущего эпицентра. Поди поймай этот пятачок. А если горизонтальные, то подготовка идет на огромных площадях, захватывающих десятки действующих станций. Тут и статистика работает, и вообще результат — достижим. Короче и грубее так: с мобилизмом прогноз возможен, с фиксизмом — нет. Тут надо выбрать раз и навсегда.

Эдик смущенно тер подбородок.

— Шеф виноват, — сказал он. — Он тогда что-то уж очень с Пиотровским подружился. Что я мог сделать? Несколько раз всех собирали и предостерегали, чтоб никакого мобилизма, плит и прочей ереси. Геологией накачивали только такой, — он кивнул на статью Пиотровского и Ураловой. — Сейчас и он смотрит иначе, и Пиотровский вроде перекрасился. А Ураловой нет. Так что жми, Вадим. Поле, считай, впереди чистое.

И Вадим снова пустился в мысленные манипуляции с каталогом из 1300 слабых и средних землетрясений Ганчского района, с кубом, зажатым в гигантских природных тисках.

Считается, что такой воображаемый куб всегда разрушается по диагональной плоскости — либо той, либо другой. Вскрывается в недрах плоскость разрыва, и по ней, как по зеркалу скольжения, половинки куба сдвигаются на некую величину — в зависимости от силы землетрясения и свойств горных пород.

Ориентация в пространстве трех осей главных напряжений, а также двух диагональных плоскостей — альтернативных «зеркал скольжения», характеризуется рядом цифр, которые и составляют «механизм землетрясений» — одну строчку в каталоге…

Как быстро убедился Вадим, основными недостатками таких каталогов были именно множественность параметров и неопределенность некоторых из них. Одни исследователи обращали особое внимание на ориентацию осей сжатия, другие — растяжения, считая их «главными», хотя они, по определению механизма, были равноправными, третьи мудрили с плоскостями разрыва — и тут было особенно много произвола, ибо в каждом случае приводились параметры двух из этих «зеркал», а поскольку в жизни могло сработать лишь одно из них, исследователь склонялся нередко к выбору того «зеркала», которое лучше соответствовало его теоретическим убеждениям или предрассудкам.

Этот массовый материал надо было обрабатывать методами математической статистики. Коэффициенты корреляции, дисперсия, то-се. В университете это проходили, зачет сдавали, но, во-первых, давно, а во-вторых, плохо. Мать, геолог с сорокалетним полевым стажем, не верила в новейшие математические ухищрения в геологии, она не раз ловила молодых геологов, увлекающихся формально-математической обработкой массовых данных, на грубых и глупых ошибках, и ей этого было достаточно для прочного и сильного предубеждения, передавшегося, отчасти, и сыну. Вадим слышал об «айсберг-эффекте». Некий американский географ подсчитал корреляцию (степень подобия) между двумя процессами — числом айсбергов у берегов Гренландии за 10 лет подряд и аномалиями, отклонениями среднемесячной температуры в июле за те же годы на берегах солнечной Флориды. Корреляция была положительная, 0,65, что послужило географу поводом для далеко идущих обобщений. Нашелся у географа научный противник, который не поленился и посчитал корреляцию между тем же числом айсбергов за десять лет и… числом запятых в труде географа-статистика на десяти страницах подряд. Корреляция получилась 0,81, то есть гораздо ближе к полной…

Но другого выхода не было, и Вадим погрузился в вычисления, стараясь не забывать об айсберг-эффекте и не увлекаться замелькавшими на первых порах призраками скорого решения.

Отупев от мельтешения цифр перед глазами, Вадим иногда ходил на берег Рыжей реки — страшноватого грязно-мутного горного потока, шум которого день и ночь висел над обсерваторией.

Считалось, что Рыжая вплавь непреодолима. И не голословно. За год до приезда Вадима реке бросил вызов гравиметрист Сорокин, пловец-перворазрядник. Несмотря на официальный запрет, он дважды переплыл реку, а на третий раз — утонул. Впрочем, Вадим знал, что сорок лет назад его мать, тогда еще студентка, переправлялась через Рыжую несколько раз с помощью бурдюка в сопровождении проводника-таджика. Но у тогдашних геологов не было другого выхода.

Однажды Вадим сидел на берегу, думал об этих мистических зеркалах разрыва, перебирая гальку. Галька была разная — светло-серая в крапинку — гранитная, иссиня-черная — базальтовая и роговиковая, рыжая — песчаниковая. Какая бы она ни была, галька, почти каждая, была пересечена трещиной-прожилком, заполненным корочкой кварца. Иногда прожилки ветвились, иногда шли параллельно.

Часто старый прожилок пересекался более новым, поздним. И вдруг Вадим осознал, что смотрит, перебирает плоскости разрывов давних-предавних землетрясений. Каждая из этих галек побывала когда-то в глубоких недрах в сплошной массе пород. Трещина разрыва, как молния, пронизывала скальный монолит, удар землетрясения сотрясал доисторическую земную поверхность, пугая каких-нибудь индрикотериев. По слабо разошедшейся трещине начинали сочиться глубинные растворы, затягивая, цементируя ее заново выпадавшим из раствора кварцем. Все эти жилки — трещины от древних землетрясений, все эти гальки — груды отпечатков миллионов доисторических подземных толчков.

Так абстрактное зеркало разрыва обретало плоть…

3

Все это время — ровно месяц — Вадим находился в тайном ожидании. То, что сейчас было Вадимом Орешкиным, не присутствовало в полном, комплектном виде в самом сейсмичном месте СССР. Ибо Вадим не мыслил себя без своей нынешней жены Светланы.

Было время, и не так давно, когда такого Орешкина не мог бы себе вообразить никто, и менее всего он сам. Быстро поняв — в первом браке, — сколь неудачно это у него получилось, и не в силах до поры ни примириться с этой неудачей, ни порвать с нелюбимой и абсолютно во всем чуждой женщиной, — прежде всего, из-за сына, Вадим Орешкин придумал себе идеологию, помогавшую ему существовать в невыносимом состоянии неопределенно долго. Стержнем этой идеологии был культ работы. Работа объявлялась не просто главным, а единственным содержанием жизни. Все остальное — отношения с друзьями, родными, отдых, развлечения, чтение художественной литературы, посещения выставок, театра, кино — допускалось лишь постольку, поскольку организм нуждался в разрядке и отдыхе, поскольку чувство долга и правила приличия еще никем не отменялись, поскольку общение и культура помогали в той же работе, поскольку