Маршал Малиновский - Борис Соколов

За все время пребывания в Белоусе гувернер никогда не был в нашем доме. Рон и Ильюшок часто навещали нас. У нас было для них кое-что интересное. У нас в саду был установлен очень высокий столб, на вершине которого было укреплено старое колесо от телеги, на нем аисты устроили себе гнездо. Один аистенок выпал из гнезда, положить его обратно в гнездо было трудно, и мы его выкормили. Таким образом у нас появился домашний аист. Он жил в саду и совсем не боялся людей. В дом залетала к нам таким же способом, выращенная очень забавная ручная сорока. У нас был аквариум с рыбками, а в гостиной комнате на окне стоял маленький наблюдательный улей с пчелами. В столовой комнате в клетке жил хорошо “говорящий” попугай Жако. Моя мать иногда ребят угощала чем-либо вкусным. Наступил срок отъезда Ильюшка с гувернером домой. Мы в последний раз отправились с гувернером в наш прогулочный лес, находящийся всего в трех верстах от Чернигова. Нам повезло, мы нашли в лесу три больших белых гриба. Для этого леса это было большой редкостью. Рон фотографировал Ильюшка, гувернера и меня с найденными нами грибами. Эта фотография у меня сохранилась. Когда мы возвращались домой из нашего прогулочного леса, Ильюшок сказал мне: “Давай что- нибудь на память оставим в этом лесу”. Мы нашли небольшую сосенку и на сухую ее веточку наткнули один из найденных нами грибов. Осенью я учился и жил в Чернигове, но довольно часто наведывался пешком домой, проходя через наш прогулочный лес. Зимой, идя в Белоус и проходя через этот лес, я вспомнил о памятном грибке Ильюшка. Я пошел по довольно глубокому снегу и разыскал памятный грибок. Он высох, но крепко сидел на ветке. Всего несколько месяцев назад здесь было лето, здесь были мои друзья. Никогда я себе не мог представить, что это чудесное лето в Белоусе для меня будет последним, что я никогда в жизни не встречусь ни с Роном, ни с Ильюшком.

В апреле 1914 года наша семья переселилась в Любеч, куда перешел на работу священника мой отец. Весной этого года, когда мы жили уже в Любече, от В.Н. Малиновской мы получили письмо, в котором она писала, что она сообщила Рону о его родной матери, о том, что она разрешила ему к ней поехать, и он уехал к ней. “Пусть он поможет матери работать”. После этого письма наша переписка с В.Н. Малиновской полностью оборвалась. Нас это сильно удивило. Когда зимой В.Н. Малиновская жила в Мариуполе, то с ней переписывался регулярно отец. Меня и Рона заставляли переписываться друг с другом в зимний период, и мы довольно регулярно писали письма друг другу. В 1915 и 1916 годах летом, находясь на учебе в Чернигове, я пешком ходил в Белоус в надежде встретиться с Роном или с кем-нибудь из “семьи” Малиновской, но их дома были необитаемы, а в усадьбе не было даже сторожа Михайлы.

В 1917 году я закончил Черниговское реальное училище и приехал домой в Любеч. И неожиданно к нам, после почти трехлетнего небытия приехала В.Н. Малиновская. Для того, чтобы приехать к нам из Белоуса в Любеч ей пришлось ехать на лошадях более пятидесяти километров. Она рассказала нам, как жила эти последние военные годы в должности заведующей прифронтовым госпиталем и др. Однако о Роне ничего не говорила, поэтому я задал вопрос: “Как поживает Рон”. То, что она мне ответила, меня так сильно поразило, что я могу теперь почти точно воспроизвести. Вот ее ответ: “Рон не захотел с нами жить. Я продала Белоус. Он был на фронте в действующей армии. В настоящее время его в России нет. Вероятно, он попал в плен к немцам. От вас я поеду через Киев к его родной матери. Я предполагаю обучить сестру Родиона на должность сельской учительницы. Надеюсь, что мы с ней будем работать”. По выражению ее лица, по тону, с каким Вера Николаевна отвечала на этот мой вопрос, я понял, какой тяжелейший моральный удар нанес ей и Р.М. Хирьяковой Рон, не возвратившись домой после поездки к родной матери и своим уходом в действующую армию. Эти две очень пожилые женщины много сил отдали, чтобы хорошо воспитать их приемного сына. Конечно Рон, по молодости, не думал о своих старых воспитательницах. Вследствие этого во время пребывания у нас Веры Николаевны я не вспоминал больше о Роне. Находясь у нас, она уделяла мне много времени. Я ей сказал, что мечтаю учиться в медицинском институте. Она мне рассказала, как тяжело было работать в военном госпитале, где очень много раненых умирало не от ран, а от заражения через раны столбняком. Больные столбняком, прежде чем умереть, испытывают ужасные судороги и боль. Она сказала, что по особенностям моего характера мне не следует быть врачом. После двухдневного пребывания у нас, мы ее проводили на пароход, идущий в Киев. При расставании она обещала прислать свой адрес после встречи с матерью Рона. Через несколько дней я получил от нее из Киева письмо, в котором очень подробно были описаны условия для поступления на сельскохозяйственный факультет института и особенности учения на этом факультете. Это письмо было последним. Мы не могли ничего узнать о ее судьбе и о судьбе ее приятелей. Зная ее сильный характер, ее обязательность при выполнении обещаний, я думаю, что она умерла вскоре после отъезда от нас, поэтому не прислала нам обратный адрес.

В годы после Великой Отечественной войны, в одном из наших журналов я прочел статью “Маршальский жезл из солдатского ранца”. В ней описывался “путь” маршала Малиновского от солдата до маршала.

В этой статье было фото друга моего детства Рона, сделанное в 1915 году. В этом году Рон должен был быть в пятом классе школы, а на фото он был в форме солдата и на груди его красовался орден Георгиевского Креста.

Я решил, что это не Рон, а какой-то очень похожий на него парень. Спустя некоторое время я вспомнил, что у Рона на щеке у левой ноздри, по-видимому, вследствие повреждения в младенческом возрасте, было небольшое выпячивание кожи, которое сохранялось у него до нашей последней встречи осенью 1913 года. Когда я с помощью лупы осмотрел опубликованное фото маршала Малиновского, то на некоторых обнаружил этот признак. Это убедило меня, что Рон и маршал Малиновский один и тот же человек в разном возрасте. Я решил с ним встретиться, после того как он уйдет на пенсию, чтобы показать ему фотографии сделанные им в 1912 и 1913 годах, а также фото людей, среди которых мы жили в детском возрасте. Однако Малиновский скончался до ухода на пенсию. Так и не пришлось мне встретиться с ним».

В «Календаре Черниговской губернии на 1902 год», выпущенном в 1901 году, упоминается только один Малиновский — земский врач Болеслав Станиславович. Он практиковал на Сновском участке и располагался на станции Сновск (хутор Коржовка) Городнянского уезда. Ныне это город Щорс, располагающийся в 70 км к северо-востоку от Чернигова, т. е. достаточно далеко от Старого Белоуса. Замечу, что в календаре на 1901 год, выпущенном в 1900 году, Б.С. Малиновского еще нет, на Сновском участке уездным врачом числится Александр Васильевич Кордобовский. Это может указывать на то, что Малиновский был назначен лишь в 1901 году, и косвенно свидетельствовать о его молодости. Если это было первое его назначение после университета, то он мог родиться около 1875 года. Нельзя исключить, что Болеслав Станиславович находился в каком-то родстве с Верой Николаевной. Его имя и отчество также указывает на его польскую национальность. Вполне вероятно, что Вера Николаевна, сама врач, могла порекомендовать своего родственника губернскому земству земским врачом в один из уездов.