Институтки. Тайны жизни воспитанниц - Надежда Лухманова

В это время дверь из умывальной приотворилась, загораживавшая ее пирамида из табуретов, надетых верхом один на другой, рухнула. Кавалеры, дамы, музыканты, лакеи разлетелись кубарем по своим кроватям; не только свечи, но и лампа потухла. Корова и Килька, отодвинув табуреты, вошли в дортуар, погруженный во мрак. Горничная, задаренная девочками, только через пять минут могла отыскать спички, и когда лампа была зажжена – на тридцати кроватях лежали тридцать девочек, все на правом боку, с руками поверх серого одеяла с голубой каймой. Только – о ужас! – несколько девочек были без кофт, с распущенными волосами, тогда как строго-настрого было приказано заплетать их на ночь в одну косу. У других на верхней губе еще виднелись черные тонкие усики, на шкапиках всюду лежали остатки запрещенного пиршества…

Килька, с перекошенным от злости лицом, дотрагивалась своими сухими пальцами до ног виноватых и говорила только: «Du, du, du und du, steht auf!»[21] И, как после арии Роберта «Восстаньте из гробов!»[22], с кроватей поднялись шесть девочек в белом, которые начали сконфуженно приводить в порядок свои шутовские наряды, вытирать полотенцем лица и кутаться в зеленые байковые платки (платье при ночных экскурсиях не надевалось), затем покорно двинулись в путь за классной дамой.

– Und morgen werde ich alles Maman erzehlen![23] – громовым голосом добавила Корова.

Это была действительная угроза. Maman докладывалось только о больших преступлениях, и кара за них полагалась серьезная, например, «без родных» (то есть без допуска на свидание с родственниками в ближайшее воскресенье).

Девочки стихли, непойманные привели себя в должный порядок, убрали все и улеглись. Вскоре дортуар погрузился в настоящий, глубокий сон. Провинившиеся были расставлены почетным караулом по углам и у дверей обитательниц «Чертова переулка». Баярд попала на часы к дверям Метлы. За спиною девочки был кувшин с большим букетом цветов. Надя вдруг с необыкновенной злостью выхватила цветы из воды, своими тонкими нервными пальцами развязала шнурок, стягивавший толстую связку корней, затем смяла, скомкала все головки цветов, туго перетянула их шнурком и сунула в воду. Освобожденные же корни безобразной щетиной топорщились сверху.

– Метле нужна метла, а не цветы! – заявила Баярд под одобрительный смех из всех углов.

Дверь комнаты музыкальной дамы тихонько отворилась, и на пороге показалась Метла. Она подошла к окну, протянула руку к цветам и быстро отдернула ее, видя взъерошенное чудовище, затем, поняв злую шутку стоявшей рядом девушки, она повернулась к ней. Выцветшие, но добрые глаза старой девы встретились в упор со злым взглядом серых глаз Баярда.

– Вы поступили очень скверно, – сказала она по-немецки, – эти цветы мне прислала старуха-мать из своего сада. Она слепа, но каждый цветок она сорвала своими слабыми старческими руками и сама связала их в букет.

Слезы закапали из глаз музыкальной дамы, и она бережно, как больного, унесла к себе в комнату изуродованные цветы.

– Воображаю себе маменьку этих трех граций! – начала в своем углу Бульдожка.

– Молчи, дура! – вдруг крикнула ей Надя Франк.

– Mesdames, mesdames![24] – захохотала Чернушка. – Не ссорьтесь! Bayard, ne montez pas sur vos grands chevaux![25]

Но Надя Франк вдруг двинулась из своего угла и смело открыла дверь в комнату музыкальной дамы. Она вошла в крошечную прихожую и через открытую дверь увидела в комнате стол, на нем лампу с большим самодельным абажуром из сухих цветов, затем большой поднос, на котором лежал пестрый букет, и бледные руки Метлы, старавшейся спасти менее пострадавшие цветы. При входе Нади она подняла голову и поглядела на нее с недоумением и почти со страхом.

Девочка сделала еще несколько шагов и вдруг, подняв голову, с тем ясным и честным взглядом, за который ее и прозвали Баярдом[26], заговорила:

– Mademoiselle Билле, Вильгельмина Федоровна, простите меня…

Руки, державшие цветы, затряслись, бедная музыкальная дама, так несправедливо, так беспричинно травимая всем этим молодым поколением, слышала в первый раз искренний, мягкий голос, называвший ее по имени. Она подошла к девушке и обняла ее. Рыжая головка припала к ее впалой груди, и горячие губы девушки прижались к ее желтой сморщенной щеке. Затем Надя круто повернулась, выбежала в коридор и спокойно встала в свой угол.

Девочки не успели прийти в себя от ее выходки, как открылась вторая дверь и появилась Килька.

– Ну, большой благовоспитанный девушка, который через год будет в старший класс, может теперь идти наверх и спайт, а завтра Maman будет знайт, что ви вели себя как глюпый маленький мальшик…

Классная дама всегда по ночам, по выражению Чернушки, «переходила в христианскую веру», то есть говорила почему-то, на потеху девочек, по-русски.

Девочки сделали торопливый книксен и, пробормотав какое-то извинение, побежали наверх, молча разделись и легли спать.

На другой день, в первую же рекреацию, когда классная дама ушла в свою комнату выпить чашку кофе, девочки вернулись в свой второй класс и заперли двери.

Тридцать голосов гудели, как рой раздраженных пчел. Всем был смутно известен поступок Баярда, и класс хотел знать окончательно: зачем девушка ходила к музыкальной даме, «оборвать» ее или извиниться?

Бульдожка, получившая вчера «дуру», лезла из себя и находила последнее «подлой изменой», «подлизываньем».

– Если извинилась, – кричала она, – то класс должен наказать ее – перестать с ней говорить!

Надя Франк вдруг отделилась от толпы и взбежала на кафедру[27]. Рыжеватые волосы ее, попав в луч солнца, горели червонным золотом, лицо с тонкими чертами было бледно, серые глаза с расширенными зрачками глядели сухо и злобно.

– Вы хотите знать, в чем дело? Извольте: я просила прощения у Вильгельмины Федоровны, да, затем и ходила, вот что!

– Вильгельмина Федоровна! Это еще что за новости?! Скажите, какие телячьи нежности! Ах, дрянь этакая Франк, да как она смеет? Рыжая, хитрая! Франк вечно из себя разыгрывает рыцаря!

Девочки окружили кафедру и кричали все разом. Просить прощения было делом унизительным, более того – чудовищным, и злило всех как измена традициям. А Франк стояла на кафедре и повторяла: