Хроники неправильного завтра - Лев Вершинин

Плод ла созрел!

Я запахиваю ти-куанг и в чадящем огне вижу спины, затылки, города, планеты, державы…

Гниль!!!

И умерь суесловие говорящих без счета и меры, Господи! Ведь многие слова затмевают рассудок мудрому, и растлевают сердце глупому, и оправдывают неправедного, и помрачают намерения добронравного. И, утратив святость, Слово перестает быть Богом. Не страшиться ли, Вседержитель? Дай же прелюбословам час и миг, оглянувшись, узреть и успеть ужаснуться плодам посевов их, Господи!

Рассказывает Яан Сан-Каро, журналист со связями. 36 лет. Гражданин ДКГ.

13 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

Сегодня мне исполнилось тридцать шесть. Если верить маме, это произошло ровно в четыре утра. Но я, как всегда, проспал сей знаменательный момент и встал только когда мне уже стукнуло пять часов с минутами. Если бы я был дома, мама испекла бы пирог и поставила свечки. К сожалению, за последние даже и вспоминать не хочется сколько лет маминого именинного пирога мне отведать не пришлось.

Я, конечно, позвонил ей и поздравил с праздником. Услышал в ответ, что пришли поздравления от тети Мэри, дяди Гиви, Берты Исааковны, что вечером зайдут Фицпатрики со своим выводком. Фицпатрики — глупые люди: зачем тащить в дом своих трех дур, если меня дома нет? Возможно, они будут обрабатывать маму. Что касается меня, то я, приземлившись в Хрущовой-Никитовке около одиннадцати по Галактическому, к часу дня был уже в Лондоне. Вообще-то, бывая на Земле, я предпочитаю высаживаться на мысе Кеннеди, но сегодня он был переполнен: принимали туристов с Дархая.

Редакции я решил обходить в алфавитном порядке — от «AIR CITIZEN» до «Ялтинського прапору». Неглупо придумано: сконцентрировать руководства редакций в одном городе. Когда Уго фон дер Вельтзена спросили, зачем он настоял на переносе всей прессы в Лондон, он, тогда еще член Совета Земли, жизнерадостный и не парализованный, ответил: «Чтобы была хоть какая-то возможность заткнуть им глотку». Н-да. Бедный Уго переоценил свои силы. В борьбе со свободой слова он заработал инсульт, а слово так и осталось свободным. Кстати, кроме моей мамы, уже мало кто помнит, что юный дебютант Яан Сан-Каро был одним из тех, кто указал господину фон дер Вельтзену на приличествующее ему место. Я имею в виду больничную койку. А ведь я задал всего три вопроса!

К пяти с Лондоном было покончено. Я помчался по коридорам, радостно провозглашая: «Привет, ребята! Как насчет матерьяльчика? Скоро подкину!..» и, обнадежив коллег, убежал. Спасся, можно сказать, чудом от этих зануд. Ну их! Они же не видят живой работы. Да и, кроме всего прочего, совсем не хотелось лишний раз сталкиваться с Гюль, Сюзан, Эмми, этой, как ее?.. Жаклин… да кто их всех упомнит? Опять намеки, упреки, выяснения. Сколько можно? Надоело напоминать о презумпции невиновности!

Впрочем, на сей раз ничего подобного не было. Мне даже не очень обрадовались; суетятся все, спешат, а дела не видно — какие-то дешевые происшествия, но зато куча. Ладно, пусть потерпят, скоро я выдам такую «бомбу», что весь этот унылый бардак встанет на уши. Но всему свое время. Пока что достаточно показаться живым и здоровым. А «бомбе» придет время через недельку.

И я отбыл отдыхать в Крым.

В самолете был сплошной Дархай. Дархайцы слева, дархайцы справа, спереди и сзади — тоже дархайцы. А дархаец-попутчик — это трагедия для журналиста. Трудно сказать, в каком виде они скучнее: молчаливые или в звуковом оформлении. Мне, например, попался говорун. Он прожужжал все уши величием Вождя — видел я эту образину, пусть скажет спасибо ретушерам, что приводят его в божеский вид. Потом сосед опять забубнил о величии, но уже идей квэхва. С точки зрения психиатра, должно быть, интересно послушать, как перевранную таблицу умножения выдают за свод законов. Но я не врач. Поэтому как только он начал рассуждать о великой миссии Армии Единства, я предложил ему из моей фляжки. Он осведомился, не перебродивший ли это сок ла. Я успокоил его.

Мама в таких случаях говорит, что от добра добра не ищут. Вплоть до Ялты я пытался задремать под бесконечный рассказ о величии архитектуры Юх-Джугай-Туна. Меня, кажется, приглашали в гости.

Был у меня когда-то такой вот разговорчивый знакомый, человек не злой, но очень глупый. Работал он в Космофлоте, водил «грузовики» на периферии. Мне тогда поручили написать серию очерков о героях безвоздушных пространств, ну я к нему и подрядился матросом на рейс. Шли мы в тот раз порожняком, и какой-то чико в черном костюме уговорил нашу дубинушку самую чуточку свернуть с курса… Впрочем, об этом в книжке я написал интереснее. Но всего половину правды. Половину остального я сообщил только «Мегаполу». А еще кое-что не сообщил никому, почему и могу сейчас гулять по Ялте. С тех самых пор инспектор Холмс считает меня верным слугой закона, а Дон Аттилио — вполне порядочным молодым человеком. Правы оба: я

— журналист…

Когда дархайцы уносили моего соседа из салона, он все-таки успел всучить мне значок с профилем своего вождика. Я честно носил эту бяку — до первой встретившейся урны.

Остановился я, как обычно, в «Ореанде». Знаете? Там еще на стене списки почетных гостей, Леандр Верлу и прочие. По традиции, на следующее утро, после ленча, пошел порадовать Ялту своим присутствием. Выкупал себя, отчего и получил немалое удовольствие. Нашел квэхвистскую газетенку, всласть похохотал. Особенно когда дошел до статьи об архитектуре Юх-Джугай-Туда. Сосед мой, надо полагать, знал ее наизусть. Но на бумаге все это выглядело значительно смешнее.

После чтива захотелось чего-то возвышенного. Оно, тем более, лежало неподалеку, на красной подстилке. Я пощекотал, надеясь, что возвышенное хихикнет, но едва не лишился зубов. Потом девица помогла мне встать… и тут я ее узнал. Память-то у меня профессиональная! Конечно! Лето девяносто восьмого, Уолфиш-Бей и неукротимая защитница всего живого. Она тогда вилась около паренька-гитариста. Надо отдать ей должное: она почти не изменилась, в отличие, как ни обидно, от меня. Пришлось напомнить. Припомнили с трудом, но не без удовольствия.

— Да, Лемурка, что слышно об Андрюше?

— Андрея нет, Яан. И прошу — называй меня Эльмирой.

Это было сказано так холодно, что решил данной темы не касаться. Об остальном говорилось легко. Она дважды сходила замуж, оба раза неудачно; впрочем, в подробности не углублялась. Я ответил взаимностью и не коснулся перипетий личной жизни. Выяснилось, что ей попадались мои репортажи. Стиль Яана Сан-Каро был одобрен. Люблю девушек с тонким вкусом.

Разговор продолжился за обедом. Эльмира, безусловно, была лучшим вариантом того, ради чего нестарые преуспевающие журналисты ездят в Ялту. Я поиграл оперением, распушил хвост и самую малость приоткрыл копилку. Уж на что, а на язык я никогда не жаловался, да и врать мне не пришлось. Разве что немножко преувеличить. Байку о Черном Муаммаре и его последнем караване я завершил уже в номере. Но по накалу страстей Черный Муаммар явно уступал всему остальному. К трем часам ночи мы обсудили, стоит ли все-таки выключить свет и кто же это должен сделать. Вставать было лень…