Алтарь Василиска - Вадим Арчер

– Нет, их меньше, примерно одна кошка на шесть жителей. Они нужны и полезны, потому что уничтожают всеедов. На плантациях и в заброшенных коридорах полно всеедов.

– Эти всееды – они и людей едят? – спросил обеспокоенный Шемма.

Про себя он подумал, как было бы ужасно, убегая тайком из Лура, наткнуться в темном коридоре на всееда.

– Они опасны, когда их много, – ответил Пантур. – Это небольшие зверьки, слепые, с длинными голыми хвостами. Едят все, что можно съесть.

Поняв, что всеед выглядит наподобие слепой подземной крысы, Шемма успокоился. Пантур подвел его к краю пруда и указал на воду. В темной глубине мелькали сотни, тысячи голубых огоньков, передвигающихся группами по три штуки.

– А вот и наши трехглазки, – сказал ученый. – Их так называют за три огонька на голове.

Шемма пощупал воду, ожидая пещерного холода, но она оказалась теплой.

– В холодной воде трехглазки плохо растут, поэтому мы ее греем, – заметил Пантур. – Струи, наполняющие пруд, протекают вдоль стенок очага.

В коридоре показалась группа монтарвов, несших котлы и сеть. Здесь были только мужчины, одни из них разделись догола и пошли с сетью в воду, другие с котлами дожидались улова на берегу. Рыбаки обходили пруд и вытаскивали на берег сеть, полную трехглазок, одни помощники выбирали улов, бросая крупную рыбу в котлы, а мелкую – назад в воду, другие отгоняли обезумевших от жадности кошек. Шемма забыл, что перед ним монтарвы, он видел просто людей, весело выполняющих работу, бывшую и ритуалом, и развлечением.

Рыбу понесли к разделочным столам на берегу пруда. Здесь ей рубили головы, которые заботливо складывали в отдельный котел, внутренности вынимали и бросали кошкам, чтобы досталось каждой. Когда разделка рыбы закончилась, котлы унесли в кухню, а на освободившиеся столы хлынула кошачья толпа, подлизывающая, подчищающая остатки. Вскоре и берег, и столы засверкали чистотой, а кошки разбрелись по общине до следующего новолуния.

Пантур и Шемма вернулись в комнату. Вскоре по коридорам распространился густой и аппетитный запах готовящейся в кухне рыбы. Шемма, едва поддерживая разговор, нетерпеливо принюхивался к заполняющему коридоры запаху.

Наконец Пантур поднялся и позвал с собой табунщика.

В кухне разливали похлебку из рыбы. Монтарвы забирали дымящиеся миски и отправлялись в обеденный зал, туда же пошли Пантур и Шемма. Там за столами сидели празднично одетые жители общины. На женщинах и даже на некоторых мужчинах поблескивали украшения из драгоценных камней.

Шемма начал было хлебать горячую жидкость, но Пантур остановил его. Только тогда табунщик заметил, что все сидят не притрагиваясь к пище.

Когда община расселась за столами, в зал вошла владычица Хэтоб в сверкающем драгоценностями платье, сопровождаемая советником. Она встала на возвышение и четким голосом произнесла нечто среднее между молитвой и торжественной речью, пожелав общине здоровья и достатка, затем села за свой стол и первой попробовала похлебку. Вслед за ней принялись за еду и вся община, и вконец истекший слюною Шемма.

Когда первое было съедено, из кухни появились женщины с противнями и положили каждому на блюдо по большой печеной трехглазке. Шемма никогда еще не ел такой сочной, жирной и нежной рыбки. Он мгновенно умял свою порцию и огляделся по сторонам, но добавки не предвиделось. Монтарвы пировали, как и жили, экономно и без излишеств.

В конце дня Пантур повел Шемму в центр города. Вскоре они пришли в великолепный лабиринт из лестниц, колонн и залов, цветущий гранитным кружевом узоров и каскадами разноцветных вьющихся растений. Повсюду гуляли монтарвы, слышались негромкая речь и смех, звучала музыка, создаваемая флейтами, свистульками и губными гармошками.

Шемма вспомнил поляну за родным селом, где по вечерам бывали танцы, и понурился, чувствуя себя одиноким среди чужой радости. Пантур привел его в зал, куда с утра принесли из общин лучшие травяные картины. В зале было тесно от монтарвов, сюда пришла и сама владычица со слугой и служанкой.

Беззаботное, праздничное настроение жителей Лура, веселящихся у себя дома, нагнало тоску на табунщика, скучавшего по своему селу и односельчанам.

Праздник новолуния тянулся еще два дня. Пантур, соблюдая традиции, почти не задавал Шемме вопросов и не записывал его рассказов, а водил табунщика на прогулки в центр и в соседние общины. Лур не зря назывался великим – за эти дни Шемма не увидел и половины города. Ему стало ясно, что еще немало дней потребуется, чтобы разобраться в разветвленной, многоярусной структуре Лура.

Шемма вспомнил о плане города, где, конечно, должны быть пути на поверхность, и предпринял попытку разузнать о нем у Пантура.

– Здесь столько всего из дерева! – начал он. – Неужели деревья растут под землей?

– Нет. Мы приносим их сверху, – ответил Пантур. – Эти выходы охраняются, – добавил он, заметив просиявшую физиономию табунщика.

Шемма поспешно сменил тему разговора.

– А там, в храме, все еще уттаки? – спросил он.

– Уттаки давно ушли, – сказал Пантур. – Сейчас там стоит войско, которое, наверное, их и выгнало.

Шемма обрадовался. Он не забывал оставшегося в храме Витри, а сообщение позволяло надеяться, что его товарищ спасся.

– Поглядеть бы и мне… – попросил он. – У меня там товарищ…

– Завтра, как проснемся, я покажу тебе поселок, – пообещал Пантур.

На следующий день он повел Шемму на смотровую площадку. Табунщик поначалу запоминал цифры на стенах туннелей, но вскоре безнадежно сбился.

Травяное освещение исчезло, гладкие, отделанные резьбой коридоры сменились грубо обработанными проходами. Потянуло свежим воздухом, путь вильнул в последний раз, и они оказались на смотровой площадке Л ура.

Шемма с жадностью смотрел на простор, которого не видел больше двух недель. Солнце давно село, лишь светлая полоска неба у горизонта указывала, что здесь поздний вечер. Табунщик шагнул вперед, но Пантур удержал его – в нескольких шагах перед ними была пропасть. По сторонам, снизу и сверху простиралась отвесная стена, на срез которой наискось выходил коридор, замаскированный под расщелину. Шемма понял, почему Пантур так легко согласился на его просьбу, – бежать отсюда было невозможно.

Ученый тем временем всматривался туда, где виднелось село и храм, – густые сумерки не были препятствием для зорких кошачьих глаз Пантура. Поляна пестрела кострами, горящими у конических шалашей, огромное множество не людей – уттаков заполняло и село, и поляну, и территорию храма.

– Шемма! – воскликнул Пантур. – Здесь опять уттаки!

– Где? Не вижу… – встрепенулся табунщик. – Вижу… костры, шалаши… – докончил он упавшим голосом.

– Не нравится мне это, – пробормотал ученый. – Как их много!

Похоже, погибло и село, и храм. Рядом шумно вздохнул Шемма.