Повторение - Ален Роб-Грийе

При мысли о том, что у его ложа мог побывать врач, в затуманенном сознании А.Р. быстро сверкает отрывочное и зыбкое воспоминание о недавних событиях. Лысый мужчина с ленинской бородкой, в очках с очень тонкой стальной оправой, держа в руках блокнот и самописку, сидел на стуле у него в ногах, а сам он, глядя в потолок, все говорил и говорил, без умолку, каким-то хриплым, не своим голосом, не отдавая себе отчет в том, что он рассказывает. Что он мог ему выболтать в бреду? Время от времени он бросал испуганный взгляд на своего невозмутимого экзаменатора, за которым, загадочно улыбаясь, стоял другой мужчина. И как ни странно, этот другой выглядел точно так же, как сам А.Р., тем более что он вырядился в его костюм и шубу, в которой спецагент приехал в Берлин.

В какой-то момент этот мнимый А.Р., которого было нетрудно узнать по лицу, несмотря на явно накладные усы, наклонился к врачу, выполняющему обязанности протоколиста, и принялся что-то шептать ему на ухо, указывая на кипу исписанных листов… Эта картина застыла на несколько мгновений сгустком непререкаемой реальности, а затем с ошеломляющей молниеносностью разом сгинула. Не прошло и минуты, как вся эта сцена исчезла, растворившись в эфемерном тумане чистого вымысла. Наверное, это были всего лишь мимолетные обрывки какого-то сновидения.

На Жижи сегодня школьная форма цвета морской волны, довольно забавная, хотя эта короткая плиссированная юбочка, белые гольфы и закругленный отложной воротничок напоминают строгое одеяние воспитанниц католического пансиона. Сейчас она твердой, но грациозной походкой направляется к зеркальному шкафу, как будто только что заметила, что его нужно (или теперь уже можно?) закрыть. Решительным жестом она толкает дверь, чьи плохо смазанные петли издают протяжный скрип. А.Р. вздрагивает, делая вид, что его разбудил этот шум; он торопливо застегивает пуговицы на чужой пижаме, в которую его переодели (кто? когда? зачем?) и приподнимается на своем ложе. Изображая непринужденность, хотя он до сих пор не может понять, где именно он оказался и почему здесь спал, он говорит: «Здравствуй, крошка!»

В ответ девочка лишь слегка кивает. Вид у нее озабоченный, пожалуй, даже недовольный. Сегодня она ведет себя совсем не так, как вчера (но что было вчера?), можно подумать, что перед ним другая девочка с такой же внешностью. Растерявшись, путник задает ей наудачу ни к чему не обязывающий вопрос, стараясь говорить безразличным тоном: «Собираешься в школу?»

– Нет, с чего вы взяли? – удивленно и угрюмо спрашивает она. – Я уже давно освобождена от занятий, домашних заданий и экзаменов… А кроме того, мы с вами не на «ты».

– Как тебе будет угодно… Я сказал так из-за твоего костюма.

– Ну и что с того, что у меня такой костюм? Это моя рабочая одежда!.. Да и кто ходит в школу посреди ночи.

Пока Жижи с серьезным видом рассматривает свое отражение в зеркале на двери шкафа, методично производя полную ревизию собственной персоны, начиная с белокурых локонов, которые она слегка взбивает, чтобы подчеркнуть и без того явно неестественный беспорядок на голове, и заканчивая белыми гольфами на лодыжках, которые она еще немного приспускает, А.Р. встает с постели и, словно пораженный той же заразой, принимается изучать свое помятое лицо, согнувшись в глубоком поклоне перед одним из двух туалетных зеркал, слишком низко висящих над фарфоровыми чашами для умывания. Нагрудный карман позаимствованной им пижамы в полоску небесно-голубого цвета украшен вензелем «W». Без особого интереса он спрашивает: «А что у тебя за работа?»

– Консумация.

– В твоем-то возрасте? В таком костюме?

– Нет такого возраста, с которого начинают заниматься консумацией, вам ли этого не знать, месье француз… И эта форма одежды обязательная в дансинг-баре, где я работаю официанткой (кроме всего прочего)… Это напоминает офицерам оккупационных войск об их семьях, с которыми они разлучены!

А.Р. поворачивается к этой щедрой на посулы молоденькой нимфе, которая тотчас дает ему понять, что шутит, игриво подмигнув из-под растрепанной пряди, закрывающей ей скулу и бровь. Ее неприличные гримасы кажутся еще более вызывающими из-за того, что эта юная барышня подобрала чуть ли не до самой талии свою широкую юбку с хорошо отпаренными глубокими складками, чтобы расправить, пожалуй, немного растянутые панталончики, стараясь, впрочем, не приглаживать ткань в тех местах, где она топорщится особенно живописно. Ее гладкие голые ноги до самых бедер покрыты бронзовым загаром, как в разгар лета на пляже. Он спрашивает: «Кто этот W, y которого позаимствовали для меня пижаму?»

– Вальтер, конечно, кто же еще!

– Кто такой Вальтер?

– Вальтер фон Брюке, мой сводный брат, тот самый, которого вы вчера видели на фотокарточке с морским видом, внизу в гостиной.

– Так значит, он живет здесь?

– Нет-нет! Слава богу! Дом уже давно пустовал и был заколочен, когда Ио въехала сюда в конце сорок шестого. Этот дурак Вальтер, наверняка, пал смертью храбрых во время немецкого отступления на русском фронте. (10) Или гниет сейчас в лагере, где-нибудь в сибирской глуши.

Примечание 10: наша прелестная маленькая шлюшка, которая никогда не упустит случая уязвить коллег, и на этот раз по своему обыкновению бессовестно лжет. Причем лжет просто так, ради забавы, потому что мы, разумеется, не получали ни одной директивы из центра, подтверждающей столь нелепое заявление, опровергнуть которое, к тому же, было бы проще простого.

Тем временем Жижи открыла скрипучую дверь шкафа, в котором лишь в одной половине укреплена штанга с вешалками, и сейчас с остервенением роется в одежде, в белье, в куче безделушек, сваленных как попало на полках, по всей видимости, тщетно пытаясь отыскать какую-то маленькую вещицу. Кушак? Платок? Простенькое украшение? В раздражении она роняет на пол изящную черную туфельку на высоком каблуке, треугольная союзка которой покрыта голубыми металлическими чешуйками. А.Р. спрашивает ее, не потеряла ли она чего-нибудь, однако его не удостаивают ответом. Но вот она, похоже, находит то, что искала – какую-то таинственную вещицу, назначение которой остается для него загадкой, – после чего снова закрывает шкаф, поворачивается к нему, и на лице у нее неожиданно появляется прежняя улыбка. Он говорит: «Если я правильно понимаю, я занял вашу комнату?»

– Нет, не совсем так. Ты же сам видишь, какие тут маленькие кровати! Просто во всем доме тут единственное зеркало, в котором можно увидеть себя во весь рост… И потом, раньше это была моя комната… сразу или почти сразу после рождения и до 1940 года… Мне было тогда пять лет. У меня была такая игра – я воображала, что раздваиваюсь, тут ведь две кровати и два прибора для умывания. Иногда я была W, иногда М. Хотя они были близнецы, я воображала, что они нисколько не похожи друг на друга. Для каждого я придумала свои привычки, свой характер, особые причуды, они думали и вели себя совершенно по-разному… И я тщательно следила за тем, чтобы каждый оставался самим собой, каким я его выдумала.

– Что стало с М.?

– Ничего. Маркус фон Брюке умер еще ребенком… Портьеры раздвинуть?