Деметра - Андрей Ливадный

Он должен был разыскать Антона… Илья Матвеевич в который раз поймал себя на том, что, став калекой, он все еще мыслит категориями здорового, полноценного мужчины…

Мысль о мальчике была хуже фантомных болей в ампутированных выше колен обрубках ног, злее, чем грызущее изнутри чувство постоянного голода…

Ему никто не поверил. На него смотрели как на сумасшедшего, повредившегося в рассудке после потери ног. Никто, абсолютно никто не хотел хотя бы выслушать его аргументы. Эти люди прочно забыли, что такое космос. Они потеряли свою историю и воспринимали Белгарда даже не с сочувствием, а скорее с раздражением.

Когда обрубки ног зажили, его выпустили из ворот госпиталя, снабдив уже бывшей в употреблении инвалидной коляской и какой-то пластиковой картой, где были обозначены его имя, фамилия и отчество. На прощание хромой санитар посоветовал ему обратиться на завод, где, по его словам, инвалидов брали в цеха повышенного риска по производству боеприпасов.

— Проживешь недолго, но зато по-человечески. Там платят хорошо и жратва отменная, только вот несчастные случаи чуть ли не каждый день. Сам понимаешь, оборудование старое…

В первый момент Илья Матвеевич, оказавшись на улице без ног, без средств к существованию, испытал оглушивший его сознание шок… Он инстинктивно развернулся, неумело ворочая джойстиком, управляющим электроприводами коляски, но двери госпиталя уже закрылись.

Он был предоставлен самому себе.

А Город жил.

За голубой дымкой облетевших лиственных лесов, в тысячах километров отсюда возвышались руины древних поселений инсектов, а чуть дальше — их современные города…

Ничего этого не знал и не видел Илья Матвеевич Белгард. Он смотрел вниз, и его глаза слезились от гулявшего в пустых проемах выбитых окон ледяного ветра.

Он только начинал осознавать, что этот осенний, холодный и неприветливый мир — его. И он должен был сделать нечто совершенно неадекватное, чтобы отыскать в нем Антона.

* * *

В своей прошлой жизни Илья Матвеевич не испытывал особых затруднений. Он родился на планете Кьюиг, в семье потомственного астронавта, и его путь был предопределен заранее. Семья имела стабильный доход, отец и мать Ильи, налетав положенное количество лет на борту межзвездного транспорта, рано ушли на пенсию.

Окончив академию астронавтики, Илья получил звание младшего офицера и некоторое время летал сначала вторым, а потом и первым пилотом на внутрисистемном грузовозе. Его жизнь текла размеренно и спокойно, в ней не было ни стремительных взлетов, ни провальных падений.

Потом он перешел в отдел межзвездных перевозок, но управление гиперсферными кораблями не принесло в его жизнь радикальных потрясений. Его карьера продвигалась ровно и вполне предсказуемо. Илья Матвеевич отлично справлялся со своими обязанностями и даже заслужил репутацию самого спокойного офицера флота.

Наверное, именно его уравновешенность и сыграла решающую роль в назначении Белгарда первым помощником капитана на картографический крейсер «Терра».

Возможно, что Илья Матвеевич никогда бы не дошел в своей карьере до должности первого офицера корабля, не тот он был человек, чтобы принимать единоличные решения, особенно в экстремальных ситуациях. Склонный к аналитике и спокойной, взвешенной оценке событий, он как помощник идеально дополнял собой импульсивного, решительного Хасимо и не желал для себя ничего другого. Но на пятом году полета в дело вмешался слепой случай — капитан сильно облучился во время одной из разведывательных высадок на лишенный атмосферы спутник. Внезапный отказ одной из систем его скафандра привел к фатальным последствиям — у Энри открылась тяжелая форма лейкемии. Спасти его могли только в стационарных клиниках Кьюига или какой-то другой цивилизованной планеты, но, чтобы не прерывать успешно начатый полет, капитана Хасимо, по его собственному настоянию, поместили в низкотемпературную камеру сверхглубокого сна, где он должен был проспать до возвращения «Терры» к обитаемым мирам.

Увы… Судьба распорядилась иначе. Его замороженное тело наверняка уже превратилось в облачко раскаленного пара вместе с рухнувшими на планету обломками «Терры».

Белгард чувствовал за собой вину перед погибшим экипажем, хотя даже теперь, вновь и вновь переживая те страшные секунды, что были отпущены ему на принятие каких-то решений, он приходил к очевидному выводу, что столкновение с внезапно изменившими свой курс астероидами было неизбежно…

Впрочем, имело ли это какое-то значение теперь?

Белгард понимал, что ему уже никогда не вырваться с этой планеты. Из всего экипажа остались только он и Антон…

Мысль о мальчике была для Ильи Матвеевича тем стимулом, что заставлял его жить.

На самом деле, спустя трое суток после своей выписки из госпиталя он находился на грани совершенного отчаяния, и его измученному разуму были необходимы веские доводы в пользу того, что желание отпустить тормоз инвалидной коляски, сидя на накрененной крыше древнего небоскреба, совершенно неприемлемо…

В жизнь Ильи Матвеевича внезапно вторглись сотни новых проблем и понятий, которые раньше существовали для него лишь теоретически.

Оказывается, он был страшно зависим от тех условий, в которых протекала его прошлая жизнь. Белгард всегда с усмешкой относился ко многим социальным проблемам, таким, как нищета или бездомность. В его понимании эти люди попросту не хотели работать. Ему была непонятна их озлобленность и агрессивность, направленная против других, более обеспеченных сограждан.

Все это теперь стремительно сползало с него, словно шелуха или старая кожа. Оказалось, что налет цивилизованности очень тонок, а под ним дремлют такие чувства, о которых офицеру космического флота планеты Кьюиг и думать-то было неприятно…

Сидя в инвалидной коляске на перекрестке двух оживленных улиц, он задержался чуть в стороне от входа в какой-то магазин, мучительно обдумывая свои дальнейшие планы, когда вдруг поймал себя на том, что неотрывно смотрит в одну точку, а именно — на женщину, которая шла по тротуару на противоположной стороне, в потоке пешеходов. В руке она держала надкушенную булочку, и ее скулы двигались…

Илья Матвеевич не ел с того момента, как покинул госпиталь, и в этот момент он с ужасом осознал, что не видит ни женщины, ни других пешеходов, вообще ничего… Перед его затуманенным взглядом были лишь эти мерно движущиеся скулы и еще рука, которая держала надкушенный кусок…

Он ненавидел ее…

Чувство неприязни к жующему человеку, смешанное с заполнившей его рот слюной и острым запахом воображаемого хлеба было таким оглушающим, что он невольно пошатнулся, до боли в пальцах вцепившись в поручни своей инвалидной коляски.

«Нет… я сошел с ума… Так не должно быть… я человек… я… я…»

Эти мысли затухающим воплем метнулись в его голове, в то время как сознание затопило одним нестерпимым порывом — догнать ее и вцепиться руками и зубами в этот невзрачный кусок булочки…