Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья - Вивиан Шока

– Деточка, это дело чести.

Рене пальцем приподнимает свою соломенную шляпу.

– Чести и солидарности, – торжественно прибавляет Станислас.

– И в некотором роде уважения, – осмеливается вставить Жанна тонким голоском.

– И любви, – заключает Саша, уверенная в своей правоте.

Габриэль нервно кивает.

– Ну, так что, идем? – теряет терпение Сюзетт.

– Ты должна беспрекословно нас слушаться.

Теперь Габи чувствует себя Габеном[21], поглаживая рукоятку пистолета рукой в перчатке. Лишь Од, сидящая в своей инвалидной коляске, увязшей в гравии, продолжает смотреть на Бланш с нежностью.

– Можно хотя бы узнать, что вы собираетесь делать?

Бланш чувствует, как затекли ее ноги, поясница, спина, из-за веревок, слишком давно стягивающих ее тело.

– Выполнить свой долг! – побагровев, рявкает Габриэль. – Почтить память Ирмы. Ирмы Дажерман. Нашей сестры по оружию.

Словно для того, чтобы подтвердить свои слова, он потрясает пистолетом. Тот неожиданно выстреливает в небо.

– Идиот несчастный! Из-за тебя нас поймают, – кричит разъяренная Рене.

– Все, хватит, я беру все в свои руки!

Властный тон Станисласа всех застает врасплох. Сделав несколько решительных шагов, чтобы встать перед ними, Стан продолжает:

– Нам следует действовать быстро, по возможности избегая риска. Жанна, Саша, Габи, вы берете Од и осматриваете правую сторону кладбища. Мы с Сюзетт, Рене и Виктором займемся левой частью.

Рене окидывает его удивленным взглядом, затем направляется в указанную сторону.

Бланш не имеет права голоса. Обездвиженная на водительском сиденье грузовика, она может лишь видеть, как старики разделяются на две группы. Кроме Виктора, который бодрым шагом идет прямо, никому не подчиняясь, и перелезает через полуразвалившуюся каменную ограду. Если кто-то из них поранится, свернет себе шею, не дай бог, убьется, чем она сможет помочь?

– Вы вообще в своем уме? – кричит Бланш, и тут же стягивающая ее веревка впивается ей в грудь. – Нельзя просто так сбежать из дома престарелых! Перес и остальные уже наверняка известили полицию, и она идет по вашему следу – да и кто вам сказал, что могила Ирмы именно здесь? Кто добыл необходимые сведения? Вот уже несколько месяцев мы не можем разыскать ее единственного сына! Боже мой, Виктор, вы себе голову расшибете, если будете так прыгать!

Сердце Бланш бешено колотится. Старики, ее милые старики подвергают себя слишком большому риску с их изношенными телами. Вокруг грузовика начинает кружиться ветер, небо темнеет, похоже, будет гроза. Осмотр кладбища все продолжается. Огромные черные тучи растекаются, словно чернила, по небу, и оно приобретает необычайный, пятнистый вид. Бланш становится зябко в легком платье, она вытягивает шею, ищет взглядом стариков, следит за ними, теряет из виду, когда они переходят из солнца в тень деревьев, скрываются за кустарниками. Ливень барабанит по брезенту грузовика, Бланш окутывает запах влажной земли. Вон они! Группа из трех человек движется по дорожке справа… Бланш прикусывает губу, когда Жанна спотыкается об камень, не может сдержать крика, потому что Габриэль плохо закрепил Од в инвалидном кресле, и сейчас…

«Габи! Следи за креслом, Габи!»

Рука в перчатке успевает вовремя. Сколько понадобится времени, чтобы твое сердце успокоилось? Подавленная молодая женщина не слышит, как к ней подсаживается Сюзетт. Каким бы невероятным это ни казалось, но Сюзетт развязывает веревки. Бланш поражает контраст между ее таким взрослым квадратным подбородком и светлыми глазами, в которых искрится отчаянность семидесятилетнего ребенка.

– Без вас нам не справиться, мадам. Похоже, там, наверху, Рене подвернула ногу. Виктор, однако, клялся, что прочел все бумаги на столе врача. Я прекрасно вижу, что он не нашел могилу. У него обезумевший вид.

Путы спадают, и Бланш растирает измученное запястье.

– На чьем столе? Переса? Но как Виктор проник к нему в кабинет?

– Мы несколько дней это планировали. Конечно не во время занятий мастерской, потому что я больше не могла их посещать из-за кошек. Но вечерами мы встречались в коридорах.

В коридорах? Бланш представляет себе ночь в доме престарелых «Роз» без нее, сухое покашливание, мелкие, семенящие шаги, розовые и серые халаты. Сюзетт продолжает:

– Следует вам напомнить, что Ирму даже не отпевали. Не было ни речи, ни единого словечка, ничего! А ведь Господь был с ней, учитывая, что она всегда носила на шее свой медальон. Нас это покоробило. И обидело. И вы видели потом этого Переса? Почему он взял себе комнату Ирмы? Разве ему было необходимо расширять свой кабинет? Он и так уже заграбастал себе половину первого этажа!

Бланш берет вспылившую Сюзетт за руку.

– Насколько я поняла, в этих бумагах в кабинете Переса Виктор прочел, что… что здесь похоронили Ирму? На этом кладбище?

– Да, он так сказал! Но пойдемте скорее, мадам. Вот и Стан.

Сюзетт впервые за все время их знакомства встречается взглядом с Бланш, выдерживает его, не испытывая привычного смущения.

– Это все ваша творческая мастерская, все эти истории: вы сами открыли нам дверь. Так нечего удивляться, что нам потребовалось больше воздуха.

Станислас уже рядом с ними, низ его брюк запачкан грязью. Рубашка прилипла к худому вспотевшему торсу. Он пытается отдышаться.

– Боюсь, что Рене сильно ушиблась. Бланш, вы ведь знаете, что она не из разряда неженок? Поэтому ее гримасы пугают меня еще сильнее, я ужасно встревожен, – бормочет он.

Стан выдерживает паузу, хватает за руку молодую женщину, торопит ее, приглашая в свидетели Сюзетт:

– Бланш, у нас все должно получиться. Рене для этого прислала меня за вами. Для нее это очень важно.

Она приготовила для Ирмы поэму. Об этом она тоже просила вам сказать. Это же красиво, необычно, чтение поэмы, правда? Нечто совершенно деликатное…

Станислас смотрит в небо, затем окидывает взглядом пейзаж, закрывает глаза и старательно декламирует:

– «Она была мягкой как синие бархатные сумерки…»[22]Кажется, так начинается. Я слышал это всего один раз. Рене захотела услышать мое мнение. И я ей сказал…

Он улыбается, не закончив фразу.

– А после, Бланш, – добавляет он, – если… если вы так решите, мы готовы вернуться в «Роз».

Голос его прерывается. Станислас мнет руки, словно пытается вылепить слова, которых ему пока не хватает.