Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

если я живого человека в педагогическом жару побью немножко? Ведь я люблю, чтобы понимали сразу, и когда сестры просят вторично объяснить – всегда молчу…

30 сентября. Вот и 5 из космографии, хотя урок прочитала только один раз и с первой лавки подсказали величину солнца. Да-с! Дела-то очевидно к «золотой» подвигаются: из русского – 4, из арифметики спросят – 2 обязательно получу… Боже, у нас один «русский» учитель, и мы не знаем, как от него-то отделаться, а в 8 кл. целых 3: один – русская литература, другой – русский элементарный и третий – педагогика. И разве может мужчина читать и разуметь педагогику? Ведь ее знают только мамы, да и то далеко не все. Когда же настанет то прекрасное время, когда во всех женских учебных заведениях не будет видно ни одного синего фрака? Когда же, наконец, женщину станет учить женщина? Ведь так гораздо лучше: к мужчине не со всяким вопросом обратишься, с ним все-таки не свободно, да и ему не всегда ловко; с женщиной – дело другое. О, Господи, уж если мы до такого времени не доживем – пусть хоть внучки наши не увидят в своих заведениях синих фраков… Исполни мое прошение, Господи!

12 октября. О Боже мой, если бы Ты мне помог на самом деле сделать то, что мне так хочется! Мы не можем служить и занимать важные должности, но есть одна область, где не нужно мужчин, а где все дело должно принадлежать женщинам… Но для этого надо мне еще шесть лет ждать… Долго! Долго!..

Соня пишет роман в прозе: «Погибшая молодость»; я не читала его, но, судя по заглавию, кажется, похож на те малоизвестные романчики, вроде «Восходящей двери» или «Мертвецов-мстителей», которые напоминают ежемесячные книжки малораспространенных журналов. И стихотворения ее отсылать в редакцию пока нельзя: новые, без сомнения, будут гораздо лучше. А у меня «Четвертый класс» еще не двигается: потеряла тетрадку, но мама сегодня пришила новую, и завтра начну писать дальше.

17 октября. С чего начать? Господи, какой день сегодня! Сто лет пройдет – не забуду, да и никто, наверное, не забудет. Обедня была торжественная, пели прекрасно; о. Клавдий сказал краткую, отличную речь. «Ангелом своим заповесть о Тебе сохранити тя, во всех путех Твоих»; он говорил о жертвоприношении Исаака и просил Бога принять нынешнюю молитву всей России. После обедни начался молебен, служившийся по особо составленному для этого дня Святейшим Синодом чину. Что это был за молебен! Век бы слушала и не ушла из церкви. «Да не хвалится мудрый мудростью своею, сильный силою своею, богатый богатством своим», – читал о. дьякон. Господи, приими молитву нас, людей простых, темных, незаметных… Дивно было, когда запели «Слава в вышних Богу»: слова этой, обыкновенно вечерней, молитвы (что придает ей большую торжественность) производят странное, торжественное, светлое, прекрасное впечатление…

Из церкви мы пошли на парад. На площади было много народу, и я не могла видеть все то, что там происходило. Слышно было только пение, и как только оно раздалось – заиграли «Коль славен»: две молитвы поднимались к ясному синему небу, точно два звука от всей массы народа летели к Богу, сливаясь в один, нежный, чистый и звучный… Что это была за минута! После молебна началась закладка часовни. Я все ждала, когда же крикнут «ура». Но вот унесли старые, изорванные знамена полков, через минуту шапки замелькали в воздухе, и клики ура! понеслись по площади…

25 октября. На нашем балу танцевала я много, весело мне было и… за это получила замечание, что дурно держу себя. Я очень удивилась и обратилась к Шкалику за объяснением. «Нечего объяснять: вы стоите впереди, а больше ничего и не спрашивайте, идите, идите», – был ответ. Так вот в чем дело! Я стояла в первых рядах группы танцевавших воспитанниц и шла вперед, потому что вся толпа двигалась так же. Если я в чем и виновата, то, пожалуй, в том, что пригласила родственника губернаторши; ведь он все же посторонний, а я, как-никак, все же ученица… А если меня часто приглашали, то не виновата же я в этом; своею внешностью никогда не занимаюсь, или ровно настолько, чтобы каждый день быть умытой, одетой и причесанной, да и то заподозревают в употреблении чего-то неподобающего – кольдкрему или глицерину. – Жду, что будет завтра в дежурство Шкалика. Но что будет, когда мама узнает это замечание?!.

31 октября. В поведении в выводе 5-; из франц. оказались три единицы… Мама все узнала о моем поведении на балу, и ради того, что она простила, не прогнала меня от себя – я все готова от нее теперь перенесть; даже буду охотно учить Игнатович для N.Noyer, буду учить усердно теоремы и делать алгебраические задачи. Милая мама! А я какая гадость, глупая девчонка!

22 ноября. Думаю написать «Царство математики» и для этого просила Ал. Ник. назвать мне возможно большее количество имен математиков знаменитых, древних и новых, и их «ученые разговоры». Но – вообще нужно заметить – она не может ответить на мои вопросы; и теперь уже сознаю, что за два года я выросла, а она нет, что ее догоняю. Если она знает арифметику лучше меня, умеет учить малых ребят – это еще не резон говорить мне: «Как вы смеете так со мной обходиться? Я вовсе не хочу фамильярности с вами». В романе «Дача на Рейне» педагог не такой был, а доктор философии, да и тот позволил своему воспитаннику говорить себе «ты», был с ним хороший и добрый, а не гордился и не говорил Роланду «не фамильярничайте», хотя имел тысячу раз более прав поднять перед ним свою голову, чем Ал. Ник. перед нами…

О многом судит она как-то странно: «Вы, – говорит, – знаете, что обязанность каждого человека – не грешить, а когда он не грешит, то старается каждому делать приятное; вы не должны раздражать своими вопросами других, это грех». Хитро, ловко придумано, но тут ясное противоречие: очень ведь часто человек, желающий делать приятное другим, льстит, для приятности этой берет себе на душу даже очень большое количество грехов. Я это и сама ясно вижу и читывала в священных книгах у бабушки. Что же это она, не понимает, что ли?

Тоже о театре: нам о. Клавдий говорил, что в нем бывать грех, а она говорит нет; даже отвергает, что ад вещественен, хотя этому и есть неопровергнутые доказательства в книге «О смерти» сочинения какого-то Измаила, епископа в Бабаевском монастыре. Я спорю, доказываю – не верит, ну точь-в-точь, как некоторые мои одноклассницы,