Летний остров - Кристин Ханна

Дин кивнул па лестницу:

— Как oн?

Зеленые глаза Лотти затуманились.

— К сожалению, неважно. Оп плохо перенес дорогу. Сегодня к нам приходила медсестра из хосписа, она сказала, что ему должно стать немного лучше от нового лекарства. Не помню, как называется, что-то вроде коктейля от боли.

Боль.

Об этом Дин как-то не задумывался, хотя должен был.

— Господи, — прошептал он, взлохмачивая волосы.

Он долго внутренне готовился, думал, что готов ко всему, и только теперь, оказавшись на острове, понял, как был глуп. Невозможно подготовиться к тому, что твой брат медленно умирает.

— Эрик звонил родителям?

— Звонил. Они в Греции, в Афинах.

— Я знаю. Он говорил с матерью?

Лотти уставилась на свои руки, и Дин замер.

— С Эриком говорил секретарь вашей матери, ее самой не было. Кажется, она ушла в магазин.

Дин боялся, что если повысит голос хотя бы немного, то сорвется на крик, и потому заговорил тише обычного:

— Эрик сказал, что у него рак?

— Конечно. Он хотел поговорить с матерью лично, но потом решил что лучше просто передать ей через секретаря.

— Она ему перезвонила?

— Нет.

Дин выдохнул и только сейчас понял, что боялся дышать. Лотти подошла к нему ближе:

— Я помню, какими вы были в детстве. Друг за дружку в огонь и в воду.

— Да. Теперь я здесь и буду с ним.

Лотти ласково улыбнулась:

— Иди к нему. Он выглядит чуть хуже, чем раньше, но это по-прежнему наш мальчик.

Дин кивнул, поправил ремень сумки, висевшей на плече, и стал подниматься по дубовой лестнице. Ступени поскрипывали под его ногами, рука легко скользила по гладким дубовым перилам, отполированным ладонями трех поколений. От верхней площадки отходило два коридора. Правый вел в старое крыло со спальнями хозяина и хозяйки, пустовавшими почти пятнадцать лет. В левый выходили две двери, одна из них была слегка приоткрыта. Закрытая вела в старую комнату Дина. Он, даже не входя, отчетливо видел ее перед собой: голубой коврик на полу, кровать кленового дерева с покрывалом из фланелевой шотландки, запылившийся плакат с изображением актрисы Фарры Фосетт в ее знаменитом красном купальнике. Сколько раз он мечтал в этой комнате, представляя себе тысячи путей, по которым может пойти его жизнь, но ни один вариант не предусматривал того момента, что происходил сейчас.

Чувствуя внезапно навалившуюся усталость, Дин миновал свою комнату и оказался у двери Эрика. Здесь он помедлил, глубоко вздохнул — как будто, набрав в легкие побольше воздуха, мог тем самым что-то исправить — и наконец вошел в комнату брата. Ему сразу бросилась в глаза больничная кровать, заменившая ту, что стояла у стены. Новая кровать — большая, с металлическими перилами и раскладывающаяся, как шезлонг, — господствовала в маленьком помещении. Лотти поставила ее так, чтобы Эрик мог смотреть в окно. Сейчас он спал. Дин, казалось, увидел все разом — желтоватую бледность ввалившихся щек брата, темные круги под глазам, проплешины кожи между поредевшими черными волосами, болезненную худобу руки с проступающими голубыми венами, лежащей поверх накрахмаленных белых простыней. Бескровные, вялые губы Эрика казались жалкой пародией на рот, с которого когда-то не сходила улыбка. От прежнего человека осталась лишь бледная тень.

Потрясенный, Дин пошатнулся и ухватился за перила кровати. Металл задребезжал под его рукой. Эрик медленно открыл глаза.

Вот он, паренек, которого Дин когда-то знал и любил.

— Эрик…

Дину хотелось, чтобы голос звучал не так глухо. Он попытался улыбнуться.

— Не надо, братишка, не старайся ради меня.

— Не стараться… что?

— Не пытайся притворяться, что ты не шокирован моим видом. — Эрик протянул дрожащую руку, взял с прикрепленного к кровати подноса розовую пластмассовую чашку с соломинкой и стал медленно пить. Затем он поднял голову.

Глаза у него слезились, но Дина поразило их выражение: душераздирающая честность. — Не думал, что ты приедешь.

— Разве я мог не приехать? Тебе нужно было сказать мне… раньше.

— Как я когда-то признался, что я гей? Поверь, братишка, я давно понял, что мои родственники плохо воспринимают дурные новости.

Дин боролся со слезами, но проиграл и сдался. Это были слезы, которые проникают в самое сердце. Он почувствовал жгучий стыд. Раскаяние, сожаление, скука, предвкушение, целеустремленность — вот чувства, которые вели Дина по жизни. С этими чувствами он умел справляться, умел ими манипулировать и их компенсировать. Но чувство, которое Дин испытывал сейчас, было для него новым: тошнотворное ощущение, что он плохой человек, ведь он глубоко ранил своего брата, знал об этом и ничего не сделал, чтобы исправить положение. Эрик слабо улыбнулся:

— Но сейчас ты здесь. Этого достаточно.

— Нет, ты так долго болел… один.

— Не важно.

Дину хотелось убрать с влажного лба Эрика жидкие пряди волос, ободрить его своим прикосновением, но, когда он потянулся к нему, руки дрожали, и он опустил их. Он так давно никого не утешал, что даже не помнил, когда это случилось в последний раз.

— Нет, важно, — сказал он охрипшим голосом.

В эту минуту Дин отдал бы что угодно за возможность стереть прошлое, вернуться в то давнее воскресное утро, услышать от брата то злополучное признание и просто порадоваться за него. Но как это сделать? Как могут два человека вернуться в прошлое и развязать запутанный узел, который затягивали каждое мгновение своей жизни?

Эрик улыбнулся и сонно попросил:

— Братишка, просто поговори со мной. Просто поговори, как бывало.

Среди ночи зазвонил телефон. Руби застонала и посмотрела на часы, плохо видя спросонья. Пятнадцать минут второго.

— Проклятие!

Наверняка звонит какой-нибудь репортер. Она протянула руку через пустую половину кровати, схватила трубку, потом перекатилась на спину и буркнула:

— Ну кто там еще?

— Ты очень любезна.

Руби сонно рассмеялась:

— Каро, это ты? Извини, я думала, звонит очередной стервятник из «Тэтлера».

— Мне они не звонят. Конечно, я же не сделала себе карьеру, оплевывая мать.

— Это не бог весть какая карьера.

Руби прислонилась спиной к грубо оштукатуренной стене. В трубке было слышно, что на другом конце провода заплакал ребенок, точнее, завыл на высокой ноте. Такой звук могла выдержать только собака.