Полусолнце - Кристина Робер

– Какой смысл, хого? Ты извиняешься, потому что твоя совесть этого хочет, но ты никогда не поверишь моим словам до конца, потому что твое сердце противится мне.

Я удивился ее проницательности, но упрямо сказал:

– Обещаю, что поверю.

Рэйкен непринужденно пожала плечами.

– Слишком тонка грань между решениями, которые принимает человеческий разум, и истинными желаниями человеческого сердца. Ты можешь быть убежден, что чего-то желаешь, можешь думать, что действительно хочешь этого, но никогда не заставишь сердце поддаться. И пока этого не случится, твое сердце будет биться под незримым для тебя барьером, и мне, демону, его не преодолеть. Ты не веришь мне, хого, в отношении меня ты предвзят – не разумом, а сердцем. Именно эта истина – истина, которая живет в каждом человеке, – способна убить меня, если я буду упорствовать и захочу коснуться сердца. Даже с целью спасти его от демона. Кокоро, хого. Сердце чувствующее и сердце мыслящее.

«Твое сердце противится мне». Я осознавал, что она права. Что-то изменилось между нами, я понимал это. Сначала ушел страх. Потом была битва, в которой во мне родилась признательность к поступкам демона. Ну и что, что она совершала их ради собственной выгоды, – разумом я принимал ее действия с благодарностью. Но также я чувствовал свое сердце, в котором все еще жила необъятная тревога.

– Кто ты, Рэйкен? – спросил я, сам не веря, что говорю это. – Демон или человек?

– И демон, и человек, – просто ответила она.

– Ни то, ни другое.

– Нет, глупый хого, я и то, и другое. Когда ты осознаешь это, сможешь впустить и все остальное в свою черно-белую жизнь.

Она посмотрела в сторону костра. Коджи и Кацу с любопытством косились на нас. Племянник был весел и, поймав мой взгляд, робко улыбнулся.

Внезапно в груди стало тяжело. Неужели я был настолько предвзятым? Неужели то, что Коджи, которого я растил с детства, оказался демоном, могло заставить меня отречься от него? Глупости. Я смотрел на него и не чувствовал ничего, кроме сожаления за свою идиотскую вспыльчивость.

– Не понимаю я, Рэйкен, почему он такой? Может, ты ошиблась? Мой брат был хого, а его жена – смертной. Или я ошибаюсь?

– Вправду не понимаешь? – удивилась Рэйкен. – Страшно представить, как прочен купол, под которым ты живешь.

Я крепко зажмурился и резко распахнул глаза. Как же она так быстро изучила меня?

– Ты позволил себе полюбить Мидори, свою племянницу, только потому, что всегда знал: она и Коджи тебе не родные по крови. Приемные дети Такимару Сугаши.

– Но я постарался забыть об этом, потому что не понимал… – Сейчас я даже не пытался остановиться, как и не пытался оспорить ее заблуждение относительно моих чувств к Мидори. В эту минуту Рэйкен была единственной, с кем я хотел поделиться сомнениями. – Анда, жена Такимару, родила их. Или я решил, что родила. Но ведь было кое-что еще… Я видел…

Перед глазами мелькнул размытый образ из прошлого. Нечто, светлое и расплывчатое, стояло передо мной в стенах поместья накануне рождения близнецов. И было очень холодно.

Я рассказал это Рэйкен, и она странно посмотрела на меня – то ли нахмурилась, потому что я нес ахинею, то ли, наоборот, удивилась, что я знаю такие подробности.

– Могло ли это существо принести Коджи и Мидори? И если так, то… – Внезапно правда, от которой я отмахивался с той минуты, как подслушал разговор Рэйкен и Коджи, в одночасье настигла меня. – Мидори тоже?..

Женщина с пшеничными волосами показалась мне незнакомкой. Я видел снисхождение и жалость во взгляде демонических рыжих глаз.

– Возможно, бедный хого, твое проклятье – полюбить существо, которому не место в твоем мире, и тогда уже решить, как сделать выбор: разумом или сердцем.

– А ты, Рэйкен, ты ведь тоже выбирала?

Я сразу пожалел, что вновь попытался залезть к ней в душу. Таинство вмиг разрушилось, и лицо демона преобразила язвительная гримаса.

– Раз уж ты вновь пылаешь интересом к закромам моего сердца, значит, поправился. Пошевеливайся! Нам надо решить, как искать твою женщину.

Рэйкен

Мой пятнадцатый день рождения должен был пройти так же тихо, как и предыдущие. После случая с Ашимару почти никто не переступал порога нашей хижины. Лишь редкие соседи по старой памяти заглядывали к маме, чтобы купить ягоды и травы, которые она выращивала в саду, да и те останавливались у тропинки, ведущей к двери, неловко переминаясь с ноги на ногу и озираясь по сторонам. Наверное, боялись встретиться со мной. А я, став в их глазах злобным демоном, пряталась в нашем с Касси спальном закутке и боялась лишний раз вздохнуть. Мне дела не было до осуждающих взглядов соседей или бранных слов в мой адрес, но я видела печаль в глазах мамы и не хотела ее расстраивать.

В мой пятнадцатый день рождения мы были дома втроем. Мама приготовила рисовый пирог и заварила ароматный чай из малиновых листьев. Касси очень изменился. Мой брат вытянулся, в детских округлостях лица пробивалась взрослая мужественная грубость, и, хотя ясные карие глаза по-прежнему горели любопытством, я все чаще стала замечать в них осознанную задумчивость. Он начал рассуждать уверенно, с достоинством мужчины, которого так не хватало нашей семье. А ведь ему было всего девять лет!

Мы ели пирог под рассказы брата о занятиях в школе и работе в полях. Еще несколько лет назад он жаловался на сверстников, которые злословили о моем отце, ругался на них и распинался о планах мести. Мама расстраивалась, даже злилась и каждый раз просила его замолчать. А ночью, когда мы засыпали и Касси убеждал меня, что скоро вырастет и поставит всех на место, я сама просила его не связываться с ними и больше не поднимать эту тему при маме.

– Но почему, Рэй? Они обижают тебя! Да я им…

– Нет, Касси. Их больше. Подумай, что будет, если они перейдут от разговоров к делу…

– Уже перешли! – зашипел брат, с прищуром сверля взглядом россыпь шрамов на моей шее.

– Это ерунда! Вот если они решат выдворить нас из дома, куда мы пойдем?

Сейчас он уже год как не заговаривал об этом, заполняя частое молчание болтовней о буднях девятилетнего мальчика. Мы с мамой увлеченно слушали его и смеялись. И, наверное, со стороны выглядели счастливой семьей, но я знала, что времена искренней беззаботности потеряны навсегда.

Нет, мама никогда ни в чем меня не упрекала. Она не ввязывалась в споры с соседями, опасаясь, что ее, женщину без защиты мужчины, из злости могут проучить или, что хуже, выгнать из селения. А идти нам было некуда. Но я замечала, каким взглядом она отвечала на любое дурное слово в мой адрес и как она смотрела на меня, когда думала, что я не вижу.

Нет, она не винила меня, никогда не упоминала о том, как сильно разочарована моими пробудившимися способностями. Но с годами я все больше убеждалась в том, что мама сгорает. Бремя в моем лице, так неожиданно упавшее на ее хрупкие плечи, становилось непосильным, и я начала задумываться о том, чтобы покинуть семью.