Диктатор и гамак - Даниэль Пеннак

— А! Вот и он, смертный грех…

Афиша, разложенная на столе, являет взору лицо человека, которое не принадлежит ни Вседержителю, ни президенту Перейре да Понте. Курчавая голова под маленькой круглой шляпой-пирожком, нахлобученной набекрень. С первого же взгляда двойник понимает реакцию Геррильо Мартинса. Нужно быть большим наглецом, чтобы отважиться расклеивать на стенах Терезины изображения человека с таким бунтарским видом! Все в этом лице выражает откровенную насмешку — одним уголком губ он улыбается, спрашивая: «Вы в самом деле в это верите?», а другим, иронически изогнутым вниз, подтрунивает: «Тем хуже для вас!» Вытаращенный правый глаз удивляется: «Что, такие простаки?» Скошенная левая бровь смеется: «Бедные мои друзья…» Свет в глазах, скобки морщинок, усики (может, накладные?) — все смеется…

И вся эта насмешка подписана одним именем:

Чарли Чаплин

Выходка, мятеж, решимость…

Комик — это больше чем просто скоморох.

Возмутитель спокойствия.

Намеренный рассмешить всю страну.

За счет кого?

Именно это и интересовало больше всего людей Геррильо Мартинса.

Что он такое, этот Чаплин, «на самом деле»?

— Введите арестованного.

Чарли Чаплин, если, конечно, это он, ни на что не похож. Он глядит на двойника одним своим глазом, распухшим, как зад бабуина (Алекса, бабуина из зоопарка Терезины). Другой глаз закрыт. Нос ему сломали, челюсть, вероятно, тоже. Охранники скорее тащат его, чем ведут. Бог мой, не скажешь, чтобы они работали спустя рукава! Полковнику Эдуардо Ристу это вряд ли понравится. «Деревня, — скажет Эдуардо, — только и знают, что дубасить. Для них сведения — это сок человека, их можно достать, только выжимая и раздавливая».

Двойник указывает на стул.

— Усадите его и оставьте нас.

Оставшись наедине с арестованным, двойник указывает на афишу:

— Это ты?

Тот отрицательно мотает головой.

Нет, на афише не он; на афише — Чарли Чаплин, англичанин, подвизавшийся актером у янки, в Америке, иммигрант, которому удалось прославиться… А он сам, арестованный, всего лишь аноним, бывший сотрудник компании «Мютюэль фильм корпорэйшн», киномеханик, оставшийся не у дел, латиноамериканец, сбежавший из Штатов с этим аппаратом и несколькими пленками, спеша вернуться в свою страну, к своей семье, домой.

— Ты их украл?

Да, несколько лет назад, глупость сделал, конечно. Он подумал, что сможет прокормить жену и детей, показывая эти фильмы у себя на родине, где о кинематографе еще ничего не знали, но он не учел проблему с электричеством. Электричества также пока еще не было у него в селе. Ему пришлось опять отправиться в путь, пытая судьбу в самых крупных городах побережья. К несчастью, там уже появились первые кинозалы, которые оказались для него слишком сильными конкурентами. Ему угрожали, избивали, изгоняли отовсюду. У него украли почти все его пленки. (У него их осталось всего две: «Иммигрант» и еще одна, с которой от неправильного обращения исчезло название, в том фильме Чаплин был солдатом.) Ему пришлось пробираться через границы, удаляясь в глубь континента. Терезина оказалась самой отдаленной столицей. Он нижайше просил господина президента извинить его, ведь он ничего не знал о местном законе расклейки афиш. Честное слово! И то, что кинематограф был запрещен — тоже. Клянусь! Нет, это не были пропагандистские фильмы, нет, ничего опасного, невинные чудачества, пантомима, для показа которой сходили и полотно гамака, и заплесневелая стена крестьянского дома, нечто вроде «Балаганчика», совершенно безвредного, понимаете? Веселые картинки для детей! Развлечение для простого люда, забава для крестьян. Чарли Чаплин? Да он же просто клоун, не больше, клоун и все: удары палкой, метание кремовых тортов в физиономию и пендели. Что вы, какое там — замахиваться на достоинство президента, ни малейшего намека на местную политику, он клянется головой своих детей! К тому же он организовал сеансы в казармах гвардия сивиль[21], в Аргентине, что уж там говорить! И в Уругвае также, перед самим президентом Баттлье-и-Ордоньесом, «вашим коллегой, между прочим!».

— Покажи-ка мне это. Двойник с любопытством указал на проекционный аппарат и катушки с пленкой: — Давай показывай! Если дон Хосе это видел, я тоже имею право посмотреть.

Этот самый момент и перевернул всю его жизнь.

Когда, пропущенные через проектор, на стене появились первые картинки, в прямоугольнике света, как раз над секретером, на котором стоял барабан, куда Перейра складывал свои речи, и когда эти картинки ожили!

Принимая во внимание то потрясение, которое за этим последовало, весьма возможно допустить, что двойник испытал в тот момент то, что его наставник иезуит называл «экстазом»: «…то мгновение, когда души воспаряют и сливаются с Истиной, то самое проникновенное оцепенение, — добавлял иезуит, — то внезапное появление Предчувствуемого Света, — объяснял он, — Откровение!» Да, именно, откровение: у него на глазах картинки начинали двигаться! У двойника возникло такое чувство, что до сих пор он только и жил ожиданием этого чуда. Наконец-то! Наконец! Оцепенение и очарование… Кто-то явился и вырвал картинки из саркофага фотографии, и пустил их, ожившие, плясать в этом прямоугольнике света. «Проснитесь и двигайтесь!» Настоящее воскрешение! И жизненная сила Чарли Чаплина обрушилась черно-белым потоком на стену! И стены еще долго будут танцевать и после смерти Чарли Чаплина! Они будут танцевать до тех пор, пока будут крутиться дребезжащие проекторы! Кинематограф был машиной, которая увековечивала вас при жизни, вот что такое был кинематограф! А Чарли Чаплин стал архангелом этого Благовещения! Его архангелом, окруженным нимбом света проекторов! Какой актер! Нет, ну какой замечательный актер по сравнению с этими халтурщиками из «Ставки»! Какая грация! Какая точность! Какая живость! Какая правда! Какая свобода!

Да, это было откровение.

Двойник не стал терять времени зря.

Он на удивление быстро принял решение:

Он тоже станет живой картинкой! Он тоже будет сниматься в кино! Он оставит другому двойнику свой шутовской наряд псевдопрезидента и отправится завоевывать вечность, отправится туда, в Америку, на родину кинематографа! О да, именно это он собирался сделать! Он уберет этого киномеханика («пусть исчезнет», — последовал, как и ожидалось, приказ из телеграммы Перейры, после того как двойник сообщил ему об этом нарушителе), сам тайком заберет и спрячет его киноаппарат («Мотиограф 1908» — он и в самом деле сохранит его почти до самой смерти), будет крутить фильмы Чарли Чаплина до тех пор, пока не откроет для себя все секреты его искусства (столько раз, что пленка начнет сыпаться…), он уедет из Терезины в Лос-Анджелес, не в тот Лос-Анджелес, что в Био-Био, нет, но в тот, что в Калифорнии, в настоящий — Голливуд! — где, если верить рассказам киномеханика, над лучами кинопроекторов парили ангелы…